Легко просить тому, кто просит у равного. Еще легче тому, кто  уверен в себе, потому и в мыслях не держит, что ему  могут отказать.
По причине извечного, хоть тщательно скрываемого, недостатка  второго, барышне Баратынской всю жизнь было трудно и первое. Теперь, к тому же, даже если не признавать этого вслух, все равно никуда было не деться от мысли, что простая, но честная девушка-модистка в смысле репутации уж точно находится куда выше, чем та, чье положение, с точки зрения морали крайне сомнительно и двусмысленно.  Поэтому «кредит благодарности», о котором Полин сама вдруг напомнила Маше, признаться, уже и подзабывшей во всей круговерти минувших суток, что у  представительницы семейства Ренуа, возможно, тоже имеется изрядная причина с большим пониманием отнестись к ее нынешним затруднениям, пришелся как нельзя кстати для израненной без того уж со всех сторон гордости. А еще добавил несколько очков – за деликатность –  в общую корзину симпатии, которой барышня Баратынская с самого начала прониклась  к находчивой и неунывающей француженке.
- Очень нравится! – просияла она в ответ на вопрос о платьях даже несколько быстрее, чем это следовало бы сделать. И, взяв мадемуазель за руку, взглянула на нее с искренней благодарностью. – Спасибо вам, Полин! Я обязательно загляну, только скажите, когда? Признаться откровенно, чувствую себя просто ужасно во всем этом тряпье! А брату скажите…
Здесь Маша вновь умолкла и задумалась, представив себе, что испытает Митя, если вдруг узнает, как обстоят ее дела на самом деле. Господи, да ведь это его попросту убьет!
Именно в этот момент в гостиную, громко топая сапогами, явился Жак с подносом. Представленный на нем ассортимент выглядел как мечта изголодавшегося солдата, но в качестве закуски для  двух хрупких барышень смотрелся все же диковато. Впрочем, кофе, судя по  аромату, был сварен на славу!
- После! – успев шепнуть это Полине прежде, чем безансонец, всем видом демонстрируя презрение к ситуации, брякнул свою ношу на стол, девушка – прекрасно догадываясь о мотивах этого демарша, поблагодарила его со столь же невозмутимым лицом, а когда Жак отвернулся, едва заметно  улыбнулась и подмигнула француженке. Но,  увидев, как в проеме оставленной приоткрытой двери вдруг возникла высокая широкоплечая фигура Огюста, тотчас  вновь слегка нахмурилась. А после, оставив Полину за столом одну, вскочила и подбежала к нему сама.
- Вы почему здесь?! – с укоризной спросила она, хотя буквально с первого взгляда уже было заметно, что чувствует себя полковник гораздо лучше, чем вчера. Лицо все еще бледное и осунувшееся, но голос бодрый, даже насмешливый. И взгляд, как всегда, чуть ироничный.
На Машин вопрос он даже не ответил, так как был занят пикировкой с Жаком, тут же буквально расцветшим с его появлением улыбкой. А еще – присутствием в комнате нового и симпатичного женского лица. Это барышня Баратынская тоже заметила, немедленно ощутив в груди легкий укол совершенно необъяснимой ревности.
- Мадемуазель, позвольте представить вам полковника Шабо, - не столько по сердечному желанию, сколько  оттого, что была обязана это сделать,  проговорила Маша. – Он и есть тот самый офицер, о котором я вам рассказывала. Впрочем, вы, конечно, и сами догадались… Полковник, знакомьтесь с моей подругой  и помощницей, мадемуазель Полиной Ренуа!.. И все же вы напрасно встали, это улучшение может быть временным! – прибавила она почти шепотом, склоняясь к нему чуть ближе. – Я беспокоюсь!

* Совместно с мадемуазель Ренуа*

- Прошу! Только… у меня жуткий беспорядок! –  смущенно прибавила Маша, открывая дверь и пропуская Полин в свою спальню. И, войдя следом, тут же бросилась по-быстрому сдвигать к стенам пустые ведра и лохань, в которой еще не остыла вода после ее купания, подбирать с пола мокрые скомканные простыни, которые использовала как полотенца. – Простите бога ради!  Я никого сегодня не ждала…
Наконец, с импровизированной уборкой было покончено, и слегка запыхавшаяся барышня Баратынская  вновь предстала перед гостьей:
  - Ну вот. Теперь лучше, - она улыбнулась, и вновь немного виновато на нее посмотрела. – Еще раз простите. Увы, приходится приспосабливаться к жизни в мужском обществе буквально на ходу… Впрочем, это пустое. Вы и так торопитесь, а я еще задерживаю вас глупой болтовней! Скажите лучше, когда вы собираетесь снова идти в госпиталь?
- Надеюсь, что сегодня, - Мари так рьяно взялась за уборку, что мадемуазель Ренуа не успела ее остановить, хоть и полагала, что в ней нет необходимости. - Я обещала доктору Мюллеру принести ему кое-что с его квартиры, - начала объяснять Полин,  потому что подобная беготня во французский лазарет буквально каждый божий день удивила бы любого. А француженка удобнее чувствовала себя в роли доброй самаритянки, чем в роли влюбленной дурочки. Иначе как еще объяснить странное стремление снова повидать поручика Баратынского?
- Хочется верить, что эта любезность окажется достаточным поводом для того, чтобы пройти вовнутрь, - добавила Полин. - Потому что набор доступных мне уловок невелик, а стражи суровы. А вы, Мари? Когда вы пойдете к брату?
- Я не знаю, –  честно ответила Маша и вздохнула. – Разумеется, хотелось бы прямо сегодня. Но вряд ли это возможно. У вас хотя бы есть подходящий предлог – вы исполняете поручение доктора, а я… всего лишь сестра раненого военнопленного. Вы, должно быть, думаете, что полковник мог бы составить мне протекцию.  Но, во-первых, он сам ранен и чувствует себя нехорошо, даже если не хочет этого показать. Поэтому лучше  хотя бы один день провести в покое и никуда не выходить. А во-вторых…
Здесь барышня Баратынская замялась уже всерьез и надолго, не зная, как бы поделикатнее высказать, что именно ее беспокоит. Но делать нечего. Полин ждала ответа, и она, наконец, решилась.
- Понимаете, я бы… не хотела, чтобы Дмитрий узнал о том, как я сейчас живу. Только, пожалуйста, не думайте дурного! И полковник Шабо, и Жак ведут себя исключительно благородно… Да о чем я! Вам-то эти оправдания абсолютно ни к чему, вы сами все знаете! Но брат! Как я объясню ему, что живу в одной квартире с французским офицером?! – в голосе Маши прозвучало отчаяние. – Что он себе вообразит, даже если я расскажу все так, как есть на самом деле?
Полин застыла напряженным изваянием, всем своим видом выражающим сомнение. Конечно же, то, что происходило теперь с Мари Баратынской, выглядело совершенно недопустимым в глазах традиционного русского общества. Даже если бы офицер оказался русским, это ровным счетом ничего не изменило бы. Моралисты, которых всегда хватает, сказали бы, что русская дворянка должна была скорее наложить на себя руки, чем допустить подобный позор, а брат ее обязан как минимум вызвать французского полковника на дуэль…  Только где эти моралисты, где это общество? Все давно разбежались, остальные спасают себя, как могут. Понимает ли это сам Дмитрий Баратынский? Сможет ли он отличить добро от зла, помощь от оскорбления, когда в пламени войны рушатся все устои и попраны все традиции.
- Мари… Обещаю, что я ничего не скажу вашему брату про месье Шабо, но что будет, если он все-таки обо всем узнает? - осторожно спросила модистка. Конечно, лежа в лазарете непросто наводить справки о происходящем за его стенами, да и кому какое дело до судьбы барышни Баратынской. И все же.... - Ведь ложь - верный признак вины. А вы ни в чем не виноваты!
- Я вовсе не собираюсь ему лгать! – горячо возразила Маша. – И обязательно обо всем расскажу. Только не теперь, а позже.
Сказать по правде, абсолютной уверенности по данному поводу в душе своей она отнюдь не чувствовала. Как и при каких обстоятельствах может быть возможен подобный разговор… Однако  почему-то была совершенно  уверена в том, что  хочет, чтобы в это искренне верила мадемуазель Ренуа.
-  Даже если Дмитрий узнает обо всем сегодня, все равно ведь ничего пока  нельзя изменить… А может быть, даже и вовсе уже невозможно, - умолкнув на мгновение, Маша грустно усмехнулась. – Видите ли, Полин, за несколько прошедших  дней я успела превратиться в настоящую фаталистку… В любом случае, моё главное желание состоит в том, чтобы сейчас брат был за меня спокоен, - твердо прибавила она и вновь прямо  взглянула в глаза собеседнице. – И я очень признательна, что вы согласились мне в этом помочь. Я никогда этого не забуду!
- Если я расскажу ему, что по-прежнему живете в своей квартире, но теперь одна без прислуги, он все равно будет волноваться, - заметила Полин, задумчиво наматывая на палец выскользнувший из прически локон. Если бы о таком узнал ее отец, верно с ума сошел бы от страха. Одинокая беззащитная девушка в полусожженном, захваченном врагами городе, есть от чего потерять сон и покой. - Мари, как думаете, если я скажу ему, что вы переселились к нам с папА, это избавит Дмитрия Арсеньевича от излишнего в его положении беспокойства?
Мадемуазель Ренуа понимала, что усложняет грядущую ложь, вместо банального, «не знаю, никого не видела, Мария Арсеньевна жива-здорова, заперлась в вашей квартире на Блонской» ей придется выдумывать целую историю. Но ведь ради благого дела, да и история такая есть спасение для репутации Мари. По крайней мере, в глазах брата.
Доводы француженки были неоспоримы. Идея, рисовавшаяся  весьма удачной лишь в воображении,  в реальности определенно выглядела  родом утопии. Но выход нашелся даже прежде, чем Маша успела по этому поводу по-настоящему расстроиться… Вернее, его вновь нашла  и предложила мадемуазель Ренуа.
- Конечно! Это было бы просто идеально. Только вот крайне неловко вас в это впутывать. Если брат обо всем узнает… я хочу сказать, когда  узнает… Одно дело я, но вы, ваш отец – если ввяжетесь в эту авантюру…  Такого не сделала бы и иная сестра! Неужели вы готовы на такое лишь из расположения ко мне, чужому человеку? О, Полин! Вы настоящий ангел! И я даже не знаю, чем после смогу за все это отблагодарить…
- Ой, ну что вы такое говорите, Мари!
Полин не видела нужды в столь бурной благодарности. Да и что такого особенного она собирается совершить, ведь не о делах речь, а всего лишь о словах! Солжет поручику Баратынскому? Это ложь во спасение. Раненый офицер и так тяготится своим незавидным положением. Если присовокупить к тому страдания из-за бед сестры, положение Дмитрия Арсеньевича сделается и вовсе невыносимым.
А потом… Как бы ни повернулось дело, вряд ли Баратынский призовет ее к ответу за подобный обман.
- На самом деле вы и правда могли бы пожить у нас, - добавила модистка тихо. - Но, мадемуазель Мари, скажу вам, не кривя душой, французский офицер – куда более надежный заступник, чем мой отец. Вы же помните погром. После подобных событий многие вещи видятся иначе. Очень многие вещи, Мари, - заключила мадемуазель Ренуа многозначительно, оставляя за собеседницей право самой додумывать, что она сейчас имела  в виду.
- Хотелось бы надеяться, - откликнулась Маша, слегка нахмуривая брови, и задумываясь.
Полин, конечно, права. Война меняет не только жизнь, но и отношение к ней. У многих. Однако не у всех. Для  привычного круга своей семьи – узнай те люди о ее нынешнем положении, она все равно уже безвозвратно  погибла в смысле репутации и доброго имени. И этого не изменишь, как бы не сложилась жизнь в дальнейшем.
«Ну и пускай!» – с неожиданно вспыхнувшей в душе яростью подумала Маша вдруг.
И верно, что значат все эти надуманные правила, которые похожи на затянутый до предела корсет: удушить, конечно, не удушит, но и вздохнуть полной грудью не позволит. А чтобы достойно пройти то, что приходится сейчас переживать, ей обязательно необходимо дышать свободно. И хуже от этого точно никому не станет!
- Стало быть, решено. Пусть Дмитрий, и верно, пока думает, что вы с отцом дали мне приют и защиту. А потом… будет потом, не правда ли? – взгляд ее прояснился, а на душе стало почти  спокойно. – Но если мы живем теперь вместе, то будет логично и навестить его тоже вдвоем? Я могла бы зайти к вам сегодня днем, позже. Французам скажу, что на примерку. К слову, она ведь действительно не помешает? После можно вместе отправиться в лазарет. Заодно по дороге успеем обсудить детали и подробности того, как и когда именно я оказалась в вашем доме? А теперь лучше расстаться, боюсь, наш долгий разговор  вызовет ненужные подозрения.
- Только в том случае, если месье Шабо позволит вам ходить по городу одной, - напомнила Полин, в который уже раз возвращая свою знакомую с небес на землю. Защита предполагает зависимость, вольную или невольную. Мадемуазель Ренуа была практически уверена, что без сопровождения по крайней мере Жака Мари и шагу не дадут ступить за пределами этой квартиры. И хорошо если только Жака. А появление в госпитале самого полковника Шабо сделает любую ложь в отношении всей этой истории невозможной.
В остальном барышня Баратынская была права. Ей пора идти.
Ординарец уже откровенно скучал в коридоре: ох уж эти женщины, ох уж эти платья! Но стоически терпел, французы с детства приучены потакать дамским прихотям.
- После вас, мой рыцарь, - лучезарно улыбнулась ему Полин, оценив начищенную бляху на кивере и взятое на изготовку ружье. За свою жизнь она явно может больше не опасаться. За свою честь… Если задуматься, это довольно приятные опасения.
Наконец, входная дверь захлопнулась, разделяя две молодые пары и оставляя Мари наедине с Шабо.

Громко хлопнула, закрываясь, тяжелая входная дверь, и в квартире на миг воцарилась тишина – абсолютная, не нарушаемая ни ставшими за минувшие сутки почти обыкновенными для слуха  людскими криками, ни истошным конским ржанием, ни грохотом телег по мостовой и рушащихся на эти же мостовые зданий. Не доносилось ни звука и из гостиной, где после того, как они с мадемуазель Ренуа удалились, должен был остаться полковник Шабо. И потому в первый момент Маша решила, что он тоже отправился к себе. Замерев посреди прихожей, она, тем не менее, не торопилась проверить свою догадку.
Из головы не шли слова, которые мимоходом бросила Полин перед тем, как уйти: «если месье Шабо позволит вам…» Но разве у него есть для этого право? Если только расценить подобное как беспокойство об ее благополучии? Но ведь и месье Ренуа наверняка не меньше тревожится о дочери, тем не менее, не ограничивает ее в свободе: вот и сюда Полин  пришла одна, без сопровождающих – даже не имея понятия, кто здесь теперь находится. А ведь он отец! В то время как для Маши полковник был и остается, в общем-то, чужим человеком…
В самом деле чужим?
После всего, что они уже пережили вдвоем, после всего, что он ради нее сделал? После всего, наконец, что для него сделала сама она? 
Многих ли формально близких людей на свете объединяет то, что отныне крепко связало их, «чужих» друг для друга?
И все же, окончательно принять над собою его власть Маша была еще не готова. Потому, сдвинувшись, наконец, с места, в гостиную она направлялась с твердой уверенностью откровенно обо всем поговорить, расставить, пока рядом никого нет,  пресловутые точки над всеми невидимыми, но определенно присутствующими в их отношениях друг с другом «i»… Вот только стоило туда войти и вновь увидеть Шабо, как вся решимость в тот же миг куда-то улетучилась, а на смену ей явилась и тотчас затрепетала  в глупом сердце своими тонкими крылышками нежность. Да так, что  тут же сразу и заглушила и без того негромкий – в присутствии этого мужчины – голос рассудка. И вместо того, чтобы немедленно и возмущенно заговорить, Маша на цыпочках  прошла от двери и присела за опустевший стол, безмолвно наблюдая за стоящим лицом к окну полковником. Не решаясь нарушить его раздумий, девушка чуть ближе пододвинулась к столу, опершись локтем об столешницу, и, видно, в тот миг слегка задела ложку, которая тут же звякнула о край пустой чашки. Этот звук, неожиданно громкий в тишине, не нарушаемой даже тиканьем часов, которые попросту было недосуг заводить и оттого они успели остановиться, заставил Шабо обернуться.
- Да нет же! Это лучше вы сами не двигайтесь! – невольно проследив за его взглядом и ужаснувшись увиденному, Маша вскочила со своего места. – Надеюсь, что есть. Сейчас посмотрю… Только не сходите с места! – воскликнула она еще раз, и исчезла, вскоре вернувшись обратно с найденными на кухне необходимыми принадлежностями.  – Вот, нашла.
И, невзирая на попытки забрать у нее метелку и совок, сама аккуратно смела осколки вначале вокруг, а затем приказала Шабо отойти туда, где было уже безопасно.
- Огюст, ну как же так? Оказывается, вас совершенно нельзя оставить одного! – покончив с этим, Маша подняла на него глаза и улыбнулась. – Плясать на стёклах я вам больше не позволю. И насчет глотания сабель…
Непрерывно болтать о какой-то ерунде было, в общем-то, не так уж просто, но набрасывая между ними все эти слова, Маша будто бы немного меньше смущалась устремленного на нее взгляда прозрачных голубых глаз, проникающего, казалось бы, в самое сердце, побуждая притаившихся там коварных бабочек еще сильнее трепетать невидимыми крылышками.
- Очень хорошо, что вы вспомнили о еде, это добрый знак выздоровления,  но такие крайности нам не понадобятся.  В кладовке достаточно нормальных  продуктов. Так что позже  можно будет попытаться вместе придумать что-нибудь на обед… Но это если только вы будете хорошо себя чувствовать!

Отредактировано Мария Баратынская (2017-11-10 19:19:46)

- Ах, вы… - сообразив, какой смысл Шабо только что  придал ее словам, извратив их смысл буквально до  противоположного, Маша возмущённо хлопнула ресницами и  запнулась,  подбирая его поступку подходящий эпитет.
Полковник, между тем, по-прежнему взирал на нее с невинной улыбкой, а в глазах вовсю плясали веселые черти.
- Мошенник! – выдохнула она наконец и, не выдержав, тоже рассмеялась. – Знаете ведь, что я совсем не это имела в виду!.. Но теперь, возможно, действительно поразмыслю над вашей идеей.
Внезапно ей пришло в голову, что до сих пор их разговоры почти всегда  касались  лишь серьёзных и  грустных вещей.  А вот так запросто  подшучивать друг над другом еще ни разу не доводилось. Между тем, оказывается, он тоже умеет быть несерьезным и  легкомысленным. И оказывается, ему это очень даже идет…
Правда, последовавшие затем путаные и несколько сбивчивые рассуждения насчет роли мундира в жизни мужчины на мгновение посеяли сомнения относительно природы этого веселья: что как если это снова открылась лихорадка?
Но, еще раз украдкой посмотрев на Шабо, барышня Баратынская  тут же и успокоилась. Хотя при этом ужасно удивилась: неужели он смущен?!
Нет, причина подобной неловкости была как раз очень понятна: ей и самой постоянно стыдно, что приходится выглядеть  этакой замухрышкой.  Иначе не сгорала бы от нетерпения как можно скорее получить наконец новое платье. Но это она, девушка. А мужчины в большинстве своем, говорят, придают таким вещам куда меньше значения. Если только… не стремятся кому-то  понравиться…
- Мундир пока не отдам, даже не надейтесь! –  мотнув головой, упрямо заявила Маша. Затем отставила, наконец, к стене веник и совок и, подбоченившись, посмотрела на полковника, приподняв брови,  стараясь скопировать при этом его недавний чуть насмешливый тон. – Ночью Жак его постирал, и возможно, он даже успел просохнуть на солнце, но эти дырки... Огюст! Полковнику Великой армии не пристало ходить, словно клошар! Вот починю его нынче же и тогда, мой рыцарь, добро пожаловать обратно в ваши доспехи. А пока… ну побудьте уж еще хотя бы немного  обычным! Например, ради меня…
С неведомо откуда явившимся кокетством, Маша потупилась.
- Ведь я не вижу ничего отвратительного в обычном Огюстене Шабо… Напротив, нахожу этого человека даже более милым, чем того сурового офицера в военном  мундире. И всегда рада ему… Скажите, вы не могли бы попросить, чтобы он заглядывал к нам…  почаще? – прибавила она вдруг и вновь  мягко улыбнулась,  с замиранием сердца устремляя на полковника застенчивый взгляд из-под  ресниц, буквально на ходу осмелившись проверить своё недавнее предположение.

Отредактировано Мария Баратынская (2017-11-10 19:17:20)

Если бы Маша была чуть старше, или имела хотя бы мало-мальски значимый опыт в сердечных делах, она непременно заметила перемену настроения своего собеседника. И, вероятно, насторожившись, вновь замкнулась бы в привычном образе  холодноватой недотроги. Каковой на самом деле, конечно, не была, зато находила сей образ весьма удобным, когда желала от чего-либо – или особенно кого-либо – отгородиться. Но с некоторых пор Огюстен Шабо – в любой из своих ипостасей, к таким людям больше не относился. Сам того, должно быть, не подозревая, он стал для Маши одним из её людей. А от своего разве нормально ждать какой-нибудь угрозы?
- Ну и зачем это, Огюст? – все с той же улыбкой только и произнесла она в ответ, ничуточки не испугавшись его вновь на миг помрачневшего лица. – Зачем вы все время хотите казаться хуже, чем вы есть? Разумеется, я не знаю вас так, как вы сами. Но иногда ведь достаточно увидеть всего один поступок человека, чтобы все о нем понять. А я видела даже больше. Поэтому не смейте, пожалуйста, при мне на себя наговаривать! Не то я на вас просто… разозлюсь!
Вряд ли именно её наивные рассуждения, в конечном счете, и склонили в нужную сторону  незримую чашу на весах внутренних сомнений полковника.  Но, обнаружив, что  облако,  внезапно посетившее его чело, само по себе вдруг  куда-то испарилось, самонадеянная  настолько, насколько таковой возможно быть лишь в семнадцать, барышня Баратынская тут же мысленно с гордостью присудила себе победу в их споре. 
- Мне кажется, это весьма разумное предложение! – согласилась она, окинув Шабо с ног до головы критическим взглядом.  – А колодец… да, вроде бы он был именно там, где вы говорите…
С момента приезда в Смоленск Маше еще ни разу не приходилось ходить за водой самостоятельно. Зачем, если тогда в доме имелось вполне достаточно слуг? А потом было просто не до того. Да и запасенной ранее воды с избытком хватило на все нужды. Но полковнику это было, конечно, невдомек. Признаться же откровенно, что толком не знает даже такой элементарной вещи, как месторасположение колодца, означало в очередной  раз объявить себя никчемной и нисколько не приспособленной к жизни особой. А Маше, напротив, уже давно хотелось любым способом доказать ему обратное. И еще ее, конечно,  терзали сомнения, насколько для Шабо сейчас будут полезны хождения вверх-вниз по лестнице.  Да еще и с – какой-никакой для мужчины, но все же –  тяжестью в виде наполненного водой ведра. Вот только как бы объяснить это, не задев его гордости, и без того уже, наверное, немало пострадавшей из-за вынужденного ограничения привычных возможностей?
Меж тем, пока девушка всерьез об этом размышляла,  в  глазах самого «немощного» вновь заплясали веселые черти, а в интонации отчетливо послышался  подвох, об истинной сути которого невинная барышня  Мария Арсеньевна могла строить разве что некоторые догадки. Поэтому, не желая прослыть простушкой еще и в этом, предпочла сделать вид, что все поняла и просто усмехнулась. Тоже «понимающе».
- Я бы посоветовала поменьше болтать всякую чепуху! За то обещаю попробовать помочь вам с бритьем. И тогда, может,  даже не понадобится ничего выдумывать для Лекуте. Во всяком случае – вам... А вот мне, конечно, да – придется много врать и изворачиваться, объясняя, откуда это в моем доме взялся труп французского полковника с перерезанным бритвой горлом?! Хотя, если все же рискнете довериться мне, клянусь, буду честно стараться, чтобы этого не случилось.

То, что вопрос полковника, по сути, риторический,  можно было легко догадаться по тону, которым он был задан. Почувствовав себя лучше, Шабо явно стремился как можно скорее забрать обратно все бразды правления  в собственные руки. Что же, для Маши, выросшей в деревне и воспитанной в патриархальном духе, в этом не было ничего необычного: мнение мужчины – отца, братьев, и в их семье всегда ставилось во главу угла. Во всяком случае, вслух. А слово было законом. Потому, проводив Огюста молчаливым взглядом, она лишь слегка пожала плечами ему вслед, ничуть не задетая этим небрежением. Если считает, что обойдется собственными силами, пусть идет один. А у нее и здесь пока дела найдутся.
Едва в кухне  открылась и вновь затворилась вслед за французом дверь на черную лестницу, она также покинула гостиную и вышла на балкон, где аккуратно развешенный прямо на спинке взятого из гостиной стула, с раннего утра был оставлен постиранный Жаком еще ночью мундир. Пощупав темно-синее сукно, и убедившись, что оно успело полностью высохнуть на жарком августовском солнце, Маша сняла его с импровизированной вешалки, и хотела было уже вернуться обратно в комнаты, да отчего-то засмотрелась на непрерывно снующих по улице военных – до той поры, пока один из них, какой-то молодой французский офицер, что вскинул вверх голову и случайно встретился с нею взглядом, не послал ей с улыбкой воздушный поцелуй. Смущенная то ли неожиданностью, то ли фривольностью этого жеста,  Маша тотчас отпрянула назад к стене, прижимая к груди, точно щит, мундир Огюста. А в следующую секунду поспешила вернуться обратно в комнату. Там ей, однако, сразу же сделалось смешно собственного испуга: и в самом деле, пора бы уже привыкнуть к тому, что французы проявляют эмоции более открыто, нежели русские, и перестать вести себя, словно дикарка!
Другой разговор – должна ли она к этому привыкать? Стоит ли… Еще один вопрос, ответа на который у Маши пока не было. Впрочем, как и желания раздумывать над ним прямо теперь. Что толку?
Оставив на диване в гостиной мундир, который в постиранном виде стал смотреться куда более презентабельно – даже несмотря на то, что в нескольких местах были заметны прорехи, которые еще только предстояло починить, барышня Баратынская вернулась к себе в комнату, там она, наконец, привела себя в божеский вид: заплела волосы в косу и уложила ее вокруг головы на манер короны – получилось вполне симпатично, хотя прежде Маша такой прически не носила. 
Огюст еще не вернулся. И, чтобы не сидеть без дела, следующие несколько минут она посвятила тому, чтобы накрошить во взятую на кухне небольшую миску немного мыла, которое затем собралась  взбить в пену для его будущего бритья. Прежде она довольно часто делала это для собственного отца, у которого бритье было настоящим ритуалом, ежеутреннее исполнение которого Арсений Казимирович не доверял даже собственному камердинеру, предпочитая бриться самостоятельно. А Маша маленькой девочкой, пробираясь по утрам в его уборную, чрезвычайно любила наблюдать за ним в такие минуты. Со временем отец, у которого младшая из дочек всегда была любимицей, стал позволять ей немного себе помогать – например, взбивать в серебряной плошке большим помазком с серебряной же ручкой  душистую мыльную пену. А позже даже научил обращаться с опасной бритвой. Так что недавняя ироническая  угроза в адрес Огюстена и была не более чем шуткой: ни жизни, ни здоровью его – в случае, если доверится Машиным рукам и позволит помочь ему с бритьем, ничего не угрожало.
Количество мыльной стружки как раз достигло нужного уровня в тот момент, когда кухонная дверь вновь тихонько скрипнула, возвещая о том, что Шабо вернулся. И, выходя ему навстречу, барышня Баратынская с гордостью продемонстрировала результат своих стараний:
- Вот, Огюст. Пока вас не было, решила не терять времени даром. Пену, правда, не сделала – не знаю, где вы храните свои бритвенные принадлежности. Но если покажете и дадите затем еще пару минут, приготовлю в лучшем виде… А вообще вы очень долго отсутствовали. Я успела соскучиться, - прибавила она вдруг и опустила глаза.

Правила приличий в их патриархальном, деревенском понимании, накрепко, пусть и без излишнего  деспотизма привитые маменькой и боннами, повелевали таить – буде она вдруг возникнет –  собственую сердечную симпатию к кавалеру до тех пор, пока тот открыто и главное, первым, не изъявит к тебе свою. И Маша как барышня, обладающая приличным воспитанием, преданно хранила в душе все  маменькины заветы. Хотя, признаться, и не имела особенных шансов применить их на практике до встречи с Огюстеном Шабо. Зато уж после практически ежечасно получала все новые и новые  возможности, чтобы испытать воспитанные с детства моральные устои на прочность. И к стыду своему, вовсе не всегда успешно проходила эти испытания.
Вот и сейчас, вместо того, чтобы сделать вид, что не заметила его последних – и весьма рискованных – речей, улыбнулась и даже покраснела от удовольствия.
- Ни за что! – порывисто проговорила она, устремляясь вслед за полковником. И тут же, побоявшись, что он поймет превратно, пояснила, что имеет в виду: – Конечно, я не обо всей французской армии. Здесь мы, верно, никогда с вами не сойдемся, Огюст. И надеюсь, что не надо объяснять, почему. Но если речь идет только о вас, то… я рада, очень рада, что мы узнали друг друга. И только в кошмарном сне могу вообразить себе, что вы – мой брат, потому что, - опустив на миг глаза, барышня Баратынская умолкла, а затем вновь вскинула на Шабо сияющий улыбкой  взгляд, - потому что у меня уже есть целых два старших брата! И третий определенно оказался бы некстати. Особенно здесь и сейчас… О, а вот и ваш несессер нашелся! – воскликнула она вдруг, резко меняя тему, завидев в руках у полковника старательно и явно любовно упакованные вместе бритву и помазок: известно ведь, как ревностно мужчины  относятся к этим своим вещам. – Где предпочитаете бриться? Сразу же предлагаю расположиться в моей комнате: у вас довольно темно, а у меня солнечная сторона и к тому же есть большое и удобное зеркало. Что, полагаю, существенно увеличит ваши шансы остаться в живых! – не сдержавшись от новой порции легкого кокетства, прибавила девушка.