Стояла ранняя осень 1803 года, и лейтенанту Шабо наконец-то представился случай наведаться домой. Дома, как такового, у него давно не было, но Бретань оставалась для Огюстена местом, где он родился, вырос, и куда он мечтал однажды вернуться навсегда. Но это «навсегда» случится когда-нибудь потом, в далеком и неопределенном будущем. А пока земля обетованная встречала своего блудного сына запахами океана, меда и яблочных пирогов, которые по осени пекли часто, щедро и по любому поводу.
Сначала он приехал в Сен-Брие и попытался разузнать, где могилы заложников, расстрелянных республиканцами в девяносто пятом. Как выяснилось, казнили так много и так часто, что для этого рыли рвы за городом на вересковой пустоши. Кто где и кого в каком году - понять было невозможно, просто на бретонской земле стало немного больше холмов. В задумчивости постояв какое-то время среди осенних трав, Шабо уехал в Монконтур, маленький городок, где башня Монье, - единственная, уцелевшая от когда-то величественной крепости, - так же, как и его сейчас, встречала возвращающихся домой крестоносцев. Где под старинными витражами в церкви Сен-Матюрен Огюстену когда-то дали имя и вручили господу под защиту и покровительство, и где все жители из поколения в поколение знали друг друга в лицо, а на чужаков, особенно на чужаков в форме по-прежнему смотрели хмуро и недоверчиво. Впрочем, стать своим было несложно: стоило только заговорить по-бретонски, и взгляды горожан теплели, древний язык был их тайным знаком. Дородная женщина в накрахмаленном чепце сдала приезжему комнату в доме, таком старом, что серые стены его сделались зелеными от разросшегося на них мха. Напоила молоком, накормила гречневыми блинами с яблочным повидлом, расспросила, что за нужда привела к ним гражданина офицера, и, деловито убирая с стола посуду, между делом посоветовала в Лоржский лес в мундире не ездить.
- Там что же, до сих пор кричат совы? - удивился лейтенант
- Отчего бы им не кричать, птицам никто не указ, - заметила бретонка. - А больше я вам ничего не скажу, даже и не спрашивайте. Сами решайте, как вам быть.
Шабо решил, что он не из пугливых, и прятать эполеты не стал.

Отцовская мельница сгорела десять лет назад, на ее месте вырос густой молодой лес, так что черный остов фундамента можно было найти, только если точно знать, где искать. Время было безжалостно к детским воспоминаниям Огюстена, словно вновь и вновь напоминая: забудь, все случилось, как случилось, прошлого не вернуть. Вот только он не хотел забывать.
Оставалось проведать всего одну могилу, но для этого пришлось свернуть с дороги в царство лесных троп. Они делались все уже, так что в конце пути Шабо шел пешком, ведя коня в поводу.
Люди уходят, тропы остаются. Вот и эта так и не заросла. Приметив пару сломанных веток, бретонец усмехнулся. Тут все еще кто-то бывает, может зверь, а может и нет.
Годы и дожди сгладили очертания рукотворного холма, где они с отцом, - тот еще был жив, он погиб позже, - похоронили старшего брата Шабо. Крест подгнил и покосился, шнурок на образке святого Гервея истлел и оборвался, Огюстен с трудом нашел его в траве, заботливо протер рукавом.
- Не печалься, Жюльен, сейчас все починим.
Пустив в дело саблю, он смастерил новый крест, установил на место сгнившего и вернул на место когда-то оставленного на могиле святого.
Потом уселся рядом, на траву, положив в ноги брату шляпу с кокардой.
- Ты даже не представляешь себе, Жюльен, в каких дальних и дивных краях я побывал…
Сидел, рассказывал про пирамиды, верблюдов, мамелюков, потом про Италию, Австрию… Про жизнь, которую один жил за двоих.
Сова ухнула где-то совсем рядом. И Огюстен удивленно вскинул голову.
Надо же, хозяйка не соврала ему.
Он никого не видел, но это ничего не значило, кто хочет остаться невидимым в лесной чаще, тот это сделает. Ну а совы - птицы ночные, днем помалкивают.
Шабо сложил ладони, прижимая к губам давно не нужным, но так до конца и не позабытым способом. Ухнул в ответ, вроде недурно вышло, чистый тебе филин. Права в офицерском чине и при сабле, но все равно недурно.
- Ты слышал, добрый человек, что опасно разгуливать в таком гнусном наряде по Лоржскому лесу? - поинтересовался кто-то у него за спиной.
- Подумать только, - в сердцах буркнул лейтенант. - В Милане безопасно, в Мюнхене безопасно, в Париже безопасно, а в Лорже - нет. Вы же не убьете мня на могиле брата, «добрые люди»? Я не враг вам. Хоть и не друг, признаться, тоже.

Отредактировано Огюстен Шабо (2019-05-09 21:37:43)

*совместно*

- Остался б с вами, был бы генералом? - безрадостно предположил Огюстен. - Лет в семнадцать. А в восемнадцать - как Жюльен, - он кивнул на холмик с крестом, не желая прямо говорить, что дело королевской католической армии - дело безнадежное, хотя именно это заключение вертелось у Шабо на языке. - Брось, Жозеф, наших в девяносто восьмом почти всех перебили, а я, знаешь ли, всегда был почтительным сыном, но никогда - роялистом. После того, как отец погиб, я сам выбрал то, что полагаю правильным.
Лейтенанту не нравилось оправдываться за то, в чем он не усматривал своей вины. Возвращаясь в Бретань, чтобы распрощаться с прошлым, он совершенно не ожидал, что прошлое настигнет его столь быстро и некстати. 
- В конце концов, бретонец может стать генералом и под трехцветным знаменем. Как Моро, например.
- Каждый живет своим умом, - Кадудаль-младший сосредоточенно отряхивал с темного сюртука несуществующие травинки, и ясно было: руки республиканскому офицеру он все же не подаст. Но последние слова Шабо про гражданина Моро внезапно вернули Жозефу сменившийся было разочарованием интерес к старому знакомому.
- Ты встречался с генералом Моро, Огюстен? - оживился он, вновь устремляя на Шабо требовательный взгляд темно-серых глаз. - Или просто слышал о нем?
- Встречался. Он произвел меня в лейтенанты три года назад. «И увел у меня женщину».
- Значит, ты сражался под его началом! - воскликнул молодой роялист таким тоном, будто оное обстоятельство могло примирить его с ненавистным республиканским мундиром, что носил соотечественник. - А я всего две недели, как вернулся в Бретань. Об этом мало кто знает. Но тебе, несмотря ни на что, я доверяю.
- Ну и зря, - вздохнул Огюстен. - Я, между прочим, присягал республике.
- И что же, присяга вынуждает тебя стать доносчиком? - натянутым голосом неприязненно осведомился Жозеф, вновь разочарованный. Он хотел многого, а главное, сразу, никак не желая смириться с тем, что время и обстоятельства меняют людей, и бывший приятель совершенно не жаждет возвращаться под старые знамена и становиться хоть чем-то полезным сторонникам монархии.
- Нет. Но в определенных обстоятельствах молчание делает меня изменником, - буднично пояснил Шабо.
Воистину они изрядно усложняли друг другу жизнь. Лейтенант не искал этой встречи, да и Кадудаль, если действительно желал ему добра, мог просто пройти себе мимо по своим партизанским тропам и по своим повстанческим делам. Ну, или хотя бы просто и без затей пальнуть из кустов, не вступая в долгие разговоры. Внезапная откровенность Жозефа не доставляла Огюстену никакой радости. Доносить на него он, конечно же, не станет, хотя бы просто потому, что не верит в возможность нового восстания в краю, изнуренном и обескровленном десятилетней гражданской войной. Но на кой черт шуанам Моро, почему Кадудаль появился в Бретани именно сейчас, а главное, один ли он тут, уже делается интересно. А не должно. Потому что любопытство погубило не только кошку, но и очень многих достойных людей. Ему, простому пехотному лейтенанту, ничего, решительно ничего не нужно знать о намерениях роялистов. Так будет безопаснее для всех.
- Давай просто забудем о нашей встрече? - предложил Огюстен. - Я желаю вам всем остаться в живых. Что бы ни произошло. Пожелай мне того же и отпусти с миром.

*Совместно*

Разговор не клеился, любой вопрос из прошлого напоминал о том, что теперь они по разные стороны незримой баррикады долгой войны, которая для Шабо уже закончилась, - что было, то было, - а для Кадудаля продолжалась. Впрочем, не только для него.
- Ты уверен, Жозеф, что твои люди подчиняются твоим приказам? - внезапно спросил Огюстен, когда тишина внезапно перестала быть умиротворяющей и сделалась тревожной. Где-то хрустнула ветка, суетливо вспорхнула вверх птица, повел ушами конь, к чему-то прислушиваясь. Рядом дорога, может быть там какая-то суета?
Роялист возмущенно сверкнул глазами, но обсудить послушание шуанов они не успели. Потому что среди тронутых первыми мазками осенней охры зарослей мелькнули трехцветные плюмажи национальных гвардейцев. А потом показались и они сами, требуя неподвижности, повиновения и документов, удостоверяющих личность.
- В чем дело, граждане? - позволил себе неуместную любознательность лейтенант. За себя он не слишком переживал, боевой офицер, не этим рекрутам чета, и с документами вроде все в порядке.  А вот Жозеф… Про Кадудаля Шабо ничего не знал, не знал даже, какое имя он сейчас носит, явно же не свое.
Неуместная мысль о том, как много жизней можно спасти, если отправить Кадудаля-младшего под арест, оказалась неожиданной даже для самого Огюстена. Если бы гвардейцы только представляли, с кем столкнула их судьба. Героями ведь станут, если схватят такого знатного «филина».
- Интересуемся, за какой такой нуждой некоторые граждане в лес наведываются, - ухмыльнулся молодой парень, возглавляющий патруль. - Грибы, ягоды, силки… Может, за дровами? Хороший мундир. Твой, али снял с кого?
- Не переусердствуй, капрал. Под арест пойдешь, - предупредил Огюстен, которому продолжение разговора понравилось ее меньше, чем его начало.
- Вот так прямо посреди леса и пойду? - Гвардеец продолжал улыбаться, но уже не так широко, как поначалу.
- Зачем в лесу, в городе. Вы чьи? Из Монконтура? Из Сен-Брие? Кто командует гарнизоном?
Можно было договориться и по-хорошему, но Жозеф… Пока разговор не зашел о нем, разговор нужно было прекратить.
- Вопросы тут задаю я… - буркнул капрал.
- На каком основании? Потому что с тобой патруль? Вопросы задает старший офицер. Ты в армии, или на танцах?
Завладев стратегической инициативой, бретонец сунул под нос национальному гвардейцу свой мандат.
- Я лейтенант Шабо, пехотный полк парижского гарнизона. Вот это подпись Преваля, моего полковника, это - дивизионного генерала Брусье, военного коменданта Парижа. По приезде я отметился в двух комендатурах, если у твоих командиров будут ко мне вопросы, они знают, где меня найти. А за сим круго-о-ом. И шагом марш заниматься делом.
Услышав команду рекруты привычно вытянулись. Потом удивленно переглянулись, и, на всякой случай, снова вытянулись.
- Прошу меня извинить, граждане, - пошел на попятный капрал. - Однако места тут неспокойные…
- С этим мы сами разберемся, - заверил его Шабо, невозмутимо дожидаясь, пока гвардейцы ретируются на дорогу.
- А мундир - это неплохо, - тихо заметил Кадудаль. Если он и испугался опасной встречи, то не подал виду. Наоборот, в глазах шуана появилось какое-то странное выражение. Признает его старый знакомец или нет, но ничего он еще для себя не решил. Если бы решил, то республиканцы уже тащили бы арестованного роялиста в город.
- Подождем? - спросил он.
- Чего?
- Пока граждане уберутся подальше. А я пока письмо напишу.
- Хорошо, давай подождем.
Огюстен погладил коня и даже скормил ему несколько пучков придорожной травы, покуда Кадудаль, присев на поваленное дерево, что-то писал.
- Ладно, Жозеф похоже они не вернутся уже. Поеду я, а ты впредь будь осторожнее.
- Обожди. Я подумал… Ты ведь едешь в Париж, Шабо. Может, отвезешь кое-что моим друзьям?
- Мне кажется, ты что-то про нас не понял, - вздохнул лейтенант. - В Париж я ничего не повезу. Мы встретились случайно, я рад был тебя повидать… И все, Жозеф. Все.
- Как ты думаешь, что подумает этот твой полковник… Прости, забыл его имя, если узнает, как ты прогуливался по Лоржскому лесу с братом Жоржа Кадудаля?
- Что?!
Бретонцу понадобилось время, чтобы осмыслить и сам вопрос, и открывающиеся за ним «перспективы».
- Ты хочешь сказать, что донесешь на меня?
- Только если ты не выполнишь мою просьбу. Но имей в виду, у этой истории теперь хватает свидетелей, патрульные все подтвердят, мне кажется, они хорошо тебя запомнили. Особенно капрал. Начнется разбирательство, прокатишься в Каенну, или куда там ваша республика ссылает военных преступников. Я слышал, там свирепствует малярия.
- А может, мне просто тебя убить? - процедил Шабо. - Окажу неоценимую услугу родине…

*согласовано*

- Удивительно, Жозеф, что ты, признавая за собой право быть подлецом, ожидаешь от окружающих какого-то надуманного благородства, - искренне изумился Шабо.
Конечно, рубить безоружного саблей он не станет, и даже не потому, что жаль или брезгливость не позволяет. Он Кадудаль, только тронь поганца, и в Бретань можно не возвращаться. Огюстен даже немного восхищался живостью ума бывшего приятеля: надо же, как ловко обернул чужое великодушие на пользу делу. Только дело, ради успеха которого нужно (и допустимо) переступить через порядочность - обречено. Жаль, что Жозеф этого не понимает.
- Убить - не убью, - задумчиво признал Шабо, разглядывая лист бумаги в руке молодого роялиста. Интересно, это и есть обещанный донос, или какие-нибудь дорожные заметки «о положении дел в Бретани» или, не дай бог, стишки?
- Но в морду получишь, Жуайон…
Сказано - сделано. Предупреждение обогнало действие всего на один короткий удар сердца.
Кадудаль отшатнулся, покачнулся, но каким-то чудом удержался на ногах.
- Ах ты...!
Миг - и прежние соратники по контрреволюционной борьбе покатились по траве, азартно мутузя друг друга.
Огюстен все же был старше. К тому же пока Жозеф со своим братцем отирались при жалком подобии королевского двора в эмиграции, собирая средства и вербуя сторонников для очередного мятежа, Шабо воевал, закрепляя навыки убийства себе подобных практикой. Так что этой отдельно взятой лесной поляне «поле боя» осталось за регулярной революционной армией.
- Я мог бы заставить тебя сожрать эту гнусную писульку, - пригрозил Огюстен, оседлавший по всем правилам уложенного физиономией вниз в траву Жозефа. - Ну да черт с тобой.
Он с чувством разорвал бумагу на мелкие клочки, они разлетелись по поляне странными снежными хлопьями посреди августа.
- Придется переписать. Но ты парень настойчивый, я в тебя верю.
Шабо хлопнул лежащего по плечу и поднялся, отряхиваясь. С подбородка капала кровь, Жозеф тоже пару раз, как следует, ему наподдал. То-то удивится квартирная хозяйка. Хотя еще больше она, пожалуй, удивится желанию квартиранта немедленно съехать.
- Вот что, Жуайон, не попадайся мне больше, ладно. Если еще раз встретимся, я сделаю то, что должен. Уж не обессудь.

От полковника лейтенанты узнали, что в Париже не только новый комендант. Французскую полицию со вчерашнего вечера тоже возглавляет другой человек, место Ренье занял Реаль, именно он проводил предварительное расследование об обстоятельствах заговора. И вот теперь парижскому гарнизону приказано оказывать всяческое содействие полицейским агентам и жандармам в поисках заговорщиков. Среди которых находится ранее хорошо известный генерал Пишегрю (Перейль, припомнив переворот 18-го фрюктидора, удивленно присвистнул) и вождь шуанов Жорж Кадудаль (Шабо помрачнел).
- И еще неизвестно, какую рыбку мы выловим в мутной воде, - безрадостно заключил полковник Преваль, словно предчувствуя грядущую скверную историю с похищением и расстрелом герцога Энгиенского. К чести полковника скажем, что когда это произойдет, он откажется быть докладчиком по делу принца и участником сомнительного судилища.
- Гражданин полковник, мы - боевые офицеры, - уныло запротестовал Манье. - Остановить, например, беспорядки в Париже - это одно, а рыскать по городу в поисках роялистов - другое.
- Мне это нравится не больше, чем вам, лейтенант Манье. - признал Преваль. - Но таков приказ. А вы просто исполняйте то, что вам будут рекомендовать агенты Реаля. Патрули, поверка документов, если потребуется, облавы.
- Да я не узнаю гражданина Пишегрю, даже если на улице столкнусь с ним нос к носу, - поддержал недовольство приятеля Перейль. Но, предусмотрительно, уже после того, как они, все трое, дослушали напутственное слово командира и отправились обратно в казарму. - Или этого, как его, Кадудаля. Шабо, ты когда-нибудь видел Кадудаля?
- Да, - вздохнул Огюстен, давно уже не чувствовавший себя так скверно, как сейчас. Служба, совсем еще недавно казавшаяся почетной, бывшая предметом искренней гордости, внезапно превратилась в обузу. Он мог сейчас сидеть в любом из сотен французских гарнизонов, но оказался именно в Париже. И вот именно тогда, когда шуанам припекло вляпаться в заговор. Так вот отчего Жозеф так оживился когда узнал, что он, Шабо, будет служить в столице! Он что же, уже тогда знал? Как же долго они готовились? И Моро? Нет, не может быть…
Самыми неприятными были мысли не о том, что может или не может быть, а о том, что случится, если действительно придется столкнуться со знакомыми. До сего дня судьба хранила Огюстена от превратностей гражданской войны, даже когда он партизанил, республиканцы, попадавшиеся шуанам, были для него просто какими-то солдатами. Но не на этот раз. Кадудаль-младший обещал донести на него. Но вряд ли исполнил это обещание. Готов ли он сам исполнить свое, и поступить, «как должен».
- Ого, Шабо видел Кадудаля, - продолжал рассуждать Перейль. - Вечный везунчик. Вот ему и  шанс выслужиться.
Тут бретонец уставился на развеселившегося приятеля с таким мрачным и несчастным видом, что тот смешался и замолчал. А Манье красноречиво похлопал себя полбу, соображай, что говоришь, дескать.
- Может, тебе заболеть, - предложил он практично. - Или дуэль. И в лазарет? Пока страсти не улягутся.
- Да уж ладно, переживу как-нибудь, - буркнул Огюстен. - Париж большой.

К утру стены домов пестрели плакатами: «Невинный Моро, друг народа, отец солдат – в оковах! Иностранец, корсиканец, стал узурпатором и тираном! Французы, судите!» Парижане не верили в виновность знаменитого и любимого в народе генерала. А заговорщики, если и существовали, ловко ускользали от своих преследователей. Девятнадцатого февраля Первый Консул демонстративно отправился в Оперу, но обещанные убийцы так и не проявили себя. Разочарованный Реаль объявил за головы шуанов и роялистов награды, это внезапно принесло свои плоды и полиция начала аресты. 27 февраля, через десять дней после первой газетной публикации о заговоре, бывший камердинер генерала Пишегрю продал его местопребывание генералу Мюрату за сто тысяч франков. Арест Пишегрю произвели рано утром силами жандармерии без участия солдат парижского гарнизона, чему Шабо был несказанно рад. 4 марта были схвачены маркиз де Ривьер и братья Полиньяки, приближенные графа д’Артуа. И только Кадудаль, - Огюстен от всей души надеялся, что в Париж прибыл он один, а Жозеф все еще в Лорже, - оставался неуловим. Лейтенант знал уже о по крайней мере шести арестах соратников вождя шуанов, некоторые имена, вроде застреленного жандармами Лебуржуа и схваченного в гостинице «Золотой колокол» Пико, были знакомы бретонцу, но он продолжал делать вид, что происходящее его не касается. Теперь он солдат Республики. Прошлое - в прошлом.
Шестого марта на очередном занятии месье Герне журил своего ученика за внезапную нерадивость, Шабо ссылался на военное положение и занятость, но на самом деле науки просто не лезли в его обремененную неприятными размышлениями голову. Наконец, нагруженный книгами, он покинул квартиру преподавателя, и, ступив под темную арку проходного двора, услышал крики и выстрелы. А потом лейтенанта едва не сбил с ног столкнувшийся с ним человек, только что нырнувший во двор с улицы. Философские труды посыпались им под ноги в весеннюю грязь.

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-04-19 03:12:19)

*Совместно*

Сначала Огюстен изумился. Париж - большой город, надо же вот так столкнуться, как будто леса им было мало. Потом разозлился. На те правильные вещи, которые в устах Жозефа звучали оскорбительно. Да, ему повезло, они, жандармы и солдаты столичного гарнизона, потратили столько времени и сил, чтобы отыскать заговорщиков, а теперь везение столкнуло гарнизонного офицера буквально нос к носу с тем, за кем с похвальным рвением охотится вся парижская полиция. И да, если он схватит этого безмозглого шуана, его наградят. Все верно, и все… гнусно.
- Отцепись от меня и проваливай, Жуайон, - в сердцах воскликнул Шабо, для верности отталкивая за каким-то дьяволом повисшего на нем Кадудаля.
Да, он негодный гражданин, пренебрегающий своим гражданским долгом. И офицер, кажется, тоже не очень, за подобное в полку по головке не погладят. Но пока рядом никого нет, только они с Жозефом, зябнущие мартовские голуби где-то высоко под крышей и труды древних философов под ногами, бог с ними, с долгом и присягой. Ведь есть еще и совесть… Пусть спасается, пока может. И если сможет. Двор проходной.

Беглец покачнулся. Предложение было щедрым, и он был бы рад им воспользоваться, но в боку сделалось как-то тяжело, горячо и липко, он все еще мог идти, но бежать, - уже нет.
«Почему не наповал, как Лебуржуа? - подумал Жозеф с внезапной, почти детской обидой. - Вечно они мажут, канальи».
А было бы так хорошо: ни гильотины, ни волнений для Жоржа. Он ведь с ума сойдет, если узнает, что младшего брата схватила полиция.
Господи, даже не застрелиться теперь. Зарядить пистолет он уже не успеет, да и Шабо ему не даст.
- Отбегался я, - признался молодой человек, пошатнувшись, когда лейтенант лишил его опоры. - Так пускай тебе будет польза от моего ареста. А не филёрам. Ненавижу их!

- Какая еще польза? - зло переспросил Огюстен. То ли он ослышался, то ли Жозеф не мог выбрать более подходящего места и времени для издевок. - Мне что, пинками тебя гнать через подворотню, болван?!
И только потом понял, о чем толкует ему молодой шуан.
- Мерде!
Шабо растерянно огляделся: нет, затащить раненого в подъезд - не выход, во двор вот-вот ворвутся жандармы и перевернут вверх дном весь дом. Спрятать Жозефа негде. И месье Герне ему в подобной авантюре не помощник.
Продолжая сквозь зубы ругаться, лейтенант стащил со своей головы треуголку и нахлобучил на голову роялиста. Потом торопливо накинул ему на плечи свой форменный плащ. Был один офицер, стало два.
- Тебя зовут лейтенант Крюжон, - на ум почему-то пришло имя давно, еще в Италии, погибшего сержанта, под началом которого когда-то в бытность свою рядовым служил бретонец. Да имя и неважно, документов у Кадудаля все равно нет.
- И ты пьян. Крепко пьян, понятно?
Продолжая следовать безумному плану, Шабо вытащил флягу и выплеснул ее содержимое, - недурной был коньяк, - на плащ, что он презентовал роялисту. Спиртным завоняло довольно убедительно.
Последний глоток из фляги Огюстен сделал сам. Для храбрости. И более чем кстати, потому что топот ног на улице материализовался в подворотне в запыхавшихся от быстрого бега агентов и полицейских.
- Кто вы такие, граждане? Ваши документы, - оглянувшись по сторонам и убедившись, что улизнувшего от них мятежника нигде не наблюдается, потребовал разочарованный мужчина в длинном сером рединготе. Офицерский мундир вынуждал полицейских пока держаться почтительно. Конечно, роялисты-заговорщики могут рядиться, в кого угодно. Про Кадудаля болтают, что он хитер и изворотлив, как сам дьявол. Но все же они преследовали одного человека в штатском, а наткнулись на двух в форме. Кажется, не совсем то, что нужно. Совсем не то.
- Лейтенант Шабо, пехотный полк парижского гарнизона. Я в увольнительной, граждане. Встретил приятеля, еще в Италии четыре года назад вместе воевали. Потом в Австрии. Боевой офицер, герой. Отметили, стало быть, встречу, что оба живы. Немного перебрали, есть такое дело. А что случилось-то? Помощь нужна? Я слышал выстрелы. В городе не велено поднимать стрельбу без крайней нужды, вам про это известно? - не удержавшись, напомнил Огюстен.

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-04-22 09:27:24)

- В фиакр? - Переспросил Шабо, прислушиваясь, не возвращаются ли жандармы. Нет, все тихо, похоже, они так и не поняли, что их провели. Даже потеряв след беглеца там, где его никогда и не было. Неужели, пронесло?
Вот только если Жозефа в конце концов схватят, им конец. Сам он не проболтается, на это бретонец, зная упрямство и упорство своих соотечественников, смело мог рассчитывать. Но кто-то что-то обязательно вспомнит, тот человек в рединготе, например.
Когда Огюстен переставал злиться, он начинал думать, и это обычно не приводило ни к чему хорошему.
- Я-то посажу, вот только извозчик, рассмотрев, в каком ты виде, тут же кликнет жандармов, - поморщился лейтенант. - Или просто отвезет тебя в тихое место, ограбит и вышвырнет из экипажа, чтобы не впутываться в неприятности. За ваши с Жоржем головы назначена награда, а пособникам грозит смерть. Оно, конечно, славно, что шуаны вызывают у правительства такую ненависть, не зря столько лет совами орали. Но нам сейчас это не на пользу. Я с тобой поеду, Жуайон. Хочу убедиться, что ты до своих живым доберешься.
«Если я это сделаю, буду знать местонахождение явочной квартиры роялистов. Знать и молчать. В гражданской войне, черт ее дери, нужно всегда держаться одной стороны, коготок увяз - всей птичке пропасть. И шуанам я уже не свой, и для своих буду предателем. Что же мне теперь делать?»
Шабо хмуро глянул на прислонившегося к стене Кадудаля.
Одна смерть - и все наладится. Одна смерть - и он снова свой среди своих. Так просто. И… невозможно. Он и в Лорже его не убил, и сейчас тем более не сможет.
- Ранили куда? - спросил Огюстен Жозефа. Он принялся ощупывать бок роялиста, и когда тот тихо охнул, понял, что отыскал место ранения. Размотав трехцветный шарф, лейтенант сунул его под сюртук молодого человека. Он чувствовал себя чуть ли не святым Мартином, поделившимся половиной плаща с нищим. В отличие от Мартина, милосердие стоило бретонцу целого плаща, шляпы… теперь еще и шарф. Если дело так и дальше пойдет, то до  убежища роялистов он доберется в одном исподнем.
- Прижми. И не отпускай. Нужно идти, пока запах конька не выветрился. Так ты еще сойдешь за пьяного…
Прямо на Шайо им удалось поймать экипаж. От недавней погони не осталось и следа, в Париже люди давно устали от потрясений, а потому порой умело делали вид, что в столице ничего опасного не происходит.
- Куда мы едем? - затащив Жозефа в экипаж, Шабо принялся теребить его, окончательно ослабевшего. - Ну же, держись, шуан, и не вздумай свалиться без чувств прежде, чем выдашь мне все свои секреты.
- Господа офицеры, так мы отправляемся или нет? - поторопил его кучер.
- Да, сейчас. Мой приятель так набрался, что не может вспомнить адрес своей подружки.

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-05-12 08:54:08)

- Да я только и делаю, что выручаю этого «приятеля», - в сердцах вырвалось у офицера. Лейтенанту Шабо было сейчас решительно не до шуток.
- На то она и дружба, - веско заметил кучер, поторапливая конягу. Среди прохожих то и дело мелькали кокарды военных, и каждый раз в груди незадачливого бретонца что-то нехорошо сжималось.
«Далась мне такая дружба, уже своих опасаюсь. Доигрался. Расстанемся сейчас с Жуайоном и все. Все! Больше никогда…»
Себе можно говорить, что угодно, а вот как он сегодня вечером, как ни в чем не бывало, вернется в казарму и будет обсуждать с сослуживцами подробности поисков заговорщиков, Огюстен представлял слабо. Он совсем не умел лгать и всегда слыл никудышным притворщиком. К тому же Перейль и Манье ему такие же товарищи, как и Жозеф. И как быть с этой дружбой?
- Приехали, граждане офицеры.
Фиакр остановился посреди лужи, но, признаться, выбора у них не было, мартовская талая вода, вперемешку с грязью, захватила Париж, словно безжалостная вражеская армия. Шабо чувствовал, что мундир его отсырел, а сам он, лишившись плаща, успел продрогнуть. В сумерках быстро начало холодать. Ничего, сейчас он согреется. Судя по виду Кадудаля, тащить его придется на себе прямиком в убежище роялистов.
Лейтенант мазнул взглядом по серым фасадам домов, выискивая нужный номер. Наскоро расплатился с извозчиком и, смирившись с неизбежностью, подставил плечо Жуайону. Отмахнувшись от слабого шепота: «Дальше я сам». На то она и дружба.

Консьержа в парадном не было, света тоже, когда в спину ему в темноте на лестнице уперлось пистолетное дуло, незваный гость этому совершенно не удивился. Наоборот, вздохнул с облегчением. Куда хуже было бы, если бы по адресу, названному ему раненым роялистом, никого не оказалось. Преследуемые сворой полицейских ищеек, спутники Кадудаля меняли явочные квартиры, как дети, перескакивающие с лошадки на лошадку на вертящейся карусели, порой задерживаясь на одном месте всего по нескольку часов.
- Это ваш человек, - объяснил Огюстен темноте за своей спиной. Лейтенант говорил по-бретонски, надеясь хоть этим заполучить от невидимого стрелка столь необходимую ему толику доверия. - Он оказался в отчаянных обстоятельствах и вынужден был воспользоваться моей помощью. Теперь ваша очередь с ним возиться. А мне… просто дайте уйти. 
- Удивительно слышать подобную побасенку от офицера, - прошелестело сзади, и Шабо готов был поклясться, что услышал один из самых неприятных щелчков: соратник Кадудаля взводил пистолет.
- Откуда вам знать, офицер я, или нет. Вы сами рядитесь в любое платье, если в том имеется нужда.
Жуайон застонал и забормотал какую-то околесицу про бретонских горностаев. Или это их пароль?

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-10-20 22:21:13)

- Прощай, Жуайон.
Огюстен высвободил руку из руки шуана, пальцы остались липкими от крови. Он надеялся, что тот, на чьем попечении он оставляет раненого, сможет как следует о нем позаботится. Или хотя бы вовремя озадачится поисками толкового врача.
- Царство Божие силою берется…
Мудрая фраза из Святого Писания. Девиз всех без исключения земных воен. Ведь каждый уверен, что прав, справедлив и на его стороне Бог. Не дай бог однажды узнать, что по этому поводу думают все семеро бретонских святых…

От квартала, в который завела Шабо непредсказуемая судьба, до казарм парижского гарнизона путь был неблизкий. Но лейтенант не стал снова тратиться на извозчика. Шел пешком, словно нарочно оттягивая тот момент, когда ему придется посмотреть в лицо сослуживцам и, пусть даже молчанием, но предать их доверие. Мысли метались в голове бретонца, никак не укладываясь в хоть какую-нибудь связную картину. Он не совершил ничего предосудительного, всего лишь помог старому знакомцу! Какое наивное оправдание, так может оправдываться дитя перед матушкой, но не боевой офицер перед трибуналом.
- Шабо! - услышав знакомый голос, углубившийся в тягостные размышления Огюстен вздрогнул от неожиданности.
- Манье? Ты?!
К этому времени в Париже уже стемнело окончательно, но даже в тусклом свете фонарей Шабо не потерял ориентировку настолько, чтобы не сообразить, что до казарм ему шагать еще полтора квартала. А Манье стоит, прислонившись к стене, и мало походит на праздно прогуливающегося вечером офицера, случайно встретившего приятеля.
Первые же слова товарища лишь подтвердили опасения насторожившегося бретонца
- Как хорошо, что я тебя не пропустил. Мы с Пейрелем не знали точно, с какой стороны ты появишься, поэтому разделились.
- И это все зачем?
Огюстен не особо умело изобразил беспечность, но голос его прозвучал напряженно, как слишком туго натянутая струна. То неприятное чувство, что поселилось у него в груди, когда они с Жуайоном ехали в фиакре, и притихшее было во время долгого пешего блуждания по городу, всколыхнулось с новой силой, ознобом проскользнуло по спине и сжалось в ледяной кулак под дыхом Шабо. Предостерегая, что неприятности гражданина лейтенанта, похоже, не окончились в момент расставания с роялистами.
- Ты не знаешь последних новостей, сегодня полицейские агенты схватили Кадудаля! - сходу огорошил его Манье.
Огюстен потрясенно молчал, поначалу отнеся сказанное сослуживцем на счет Кадудаля-младшего. У него в голове не укладывалось, как все могло произойти столь стремительно, и откуда об этом знает Манье. Только через несколько глухих ударов сердца бретонец сообразил, что товарищ, вероятно, говорит о Жорже Кадудале. Какая горькая ирония, младшему из шуанов удалось ускользнуть от людей Реаля, а старшему, славившемуся своей неуловимостью, на этот раз не посчастливилось. Конец заговора, конец Жоржу, живым его не выпустят. Возможно и всей шуанерии конец, теперь инсургенты обезглавлены, лишившись лучшего и последнего из своих вождей.
- Это хорошие новости, - заметил Шабо осторожно. - Но почему узнать их я должен был не в казарме, а на улице?
- Потому что это еще не все, - внезапно зачастил Манье, хватая Огюстена за руку. - Потому что тебе нельзя в казарму.  Послушай, Шабо. Где-то с час назад к нам нагрянули жандармы,  арестовали нескольких солдат, все они бретонцы. Про тебя тоже спрашивали. Полицейские все еще там, они тебя ждут. И мы с Перейлем подумали…
- А вы не подумали, что я могу быть в чем-то виноват? - глухо спросил лейтенант. Испытывая в этот момент странное и неуместное ощущение внезапной жгучей радости. Вероятно оттого, что товарищи, так же как совсем недавно он сам, предпочли долгу иные человеческие ценности и мотивы. Может быть, негодные офицеры, но зато добрые люди и настоящие друзья.
Манье в ответ задумчиво потер подбородок.
- Если бы пришли только за тобой, Шабо, мы с Перейлем могли бы так подумать. Но думается нам, что сейчас арестовывают бретонцев только за то, что они бретонцы. Без всякой вашей вины. С перепугу. Может, потом охолонут да отпустят. А может, сошлют всех бедолаг куда-нибудь в Гвиану. Концы, как говорится, в воду. То есть за море. Хочешь в Гвиану?
- Нет! - выдохнул Огюстен.
- Тогда проваливай! Спрячься на несколько дней у какой-нибудь добросердечной и любвеобильной вдовушки.
- Это дезертирство, Манье.
- Вынужденное. Когда страсти улягутся, можно подыскать множество причин твоего отсутствия. Уверен, что гражданин полковник не заинтересован в твоем аресте. У него сейчас просто нет выбора. Тайная полиция на коне, спасители Отечества, мать их. А потом… Вдруг кто-нибудь еще за тебя вступится.
- Кто-нибудь еще?
Лейтенант Шабо едва не расхохотался вслух. Например, генерал Моро, производивший его в этот чин. Тоже, кстати, арестованный, как участник заговора. Да уж, Огюстен, с полезными знакомствами у тебя не сложилось.
Внезапно вспомнился Анри Бертран. К этому офицеру-ученому нынешний первый консул Бонапарт всегда был особо расположен. Одна беда, после Египта Шабо ни разу не встречался с Бертраном и даже не знал, где тот сейчас. В общем, нет у него заступников, нет покровителей…
- Сдается мне, Манье, что я крупно влип. Но… Что бы ни случилось, вашего с Перейлем участия я не забуду, - заключил Огюстен, протягивая товарищу руку. 
- Да брось ты прощаться так, будто на гильотину уводят, - зашипел на него лейтенант Манье. - Все образуется, вот увидишь. Я, хоть и был тогда мальцом, помню террор. Сначала наворотят сгоряча, потом раскаиваются. Надо выждать, Шабо.

Порыв студеного ветра толкнул беглеца в спину, задирая полы мундира. 
Все его вещи, все сбережения остались в казарме, плащ и шляпа - у Жуайона, книги - в подворотне на улице Шайо. Идти некуда, на примете никаких вдовушек. К месье Герне? Вряд ли тот обрадуется подобному визиту.
И потому бретонец просто брел, не разбирая дороги, и прохожие текли вокруг него то широкой рекой, то узким ручейком, в зависимости от того, на какие улицы или улочки Парижа он сворачивал. Наконец, Шабо остановился на перекрестке под вывеской, поднял лицо к дрожащему от ветра фонарю и прочел «Rue des Capucines». Рядом виднелись остатки развалин монастыря капуцинов, который недавно снесли, расчищая место для новой улицы Rue Napoléon*.
«Третий дом справа, ее квартира на втором этаже», - мелькнуло у Огюстена.
Лейтенант Шабо никогда не ввязался бы в подобную авантюру. Но сейчас он был непонятно кем, и завтра его ждет неизвестно что. Так почему бы не совершить безрассудство. Хуже уже не будет.
Окна на втором этаже были темны. Что ж, тем лучше, еще слишком рано, чтобы спать, значит, мадам де Раншу нет дома, и он никого не напугает. Забраться на карниз было непросто, но все же по силам молодому и ловкому мужчине. Открыть окно оказалось куда сложнее, незваному гостю пришлось выдавить ближайший к оконной ручке стеклянный прямоугольник. А потом он торопливо спрыгнул в комнату, в темноте едва не опрокинув изящный туалетный столик. По правде сказать, больше всего лейтенант опасался наличия в апартаментах мадам какой-нибудь визгливой болонки, любимицы хозяйки. Но бог миловал. В квартире бывшей метрессы генерала Бонапарта царила умиротворяющая тишина.

*На самом деле улицу открыли для движения только в 1806 году. Небольшая неточность, упс.

Отредактировано Огюстен Шабо (2019-05-09 23:26:39)

- Не бойтесь, мадам. Я не причиню вам вреда.
Дожидаясь появления Полины, Шабо довольно долго просидел в ее будуаре в темноте и вынужденной неподвижности, предпочитая не привлекать к своему вторжению внимания, излишнего в его нынешней весьма щекотливой ситуации. За это время незваный гость отогрелся и даже немного вздремнул: как говорится, кто спит, тот обедает. А главное, как следует проникся своим во всех отношениях незавидным положением.
Все еще можно было вернуться в казарму и добровольно сдаться военным жандармам. Однако, даже если бы лейтенант Шабо вовсе не встретил Кадудаля и действительно был невинен перед законом, аки младенец, все его прошлое буквально кричало об обратном. Не просто уроженец мятежной Бретани, а однажды уже амнистированный Директорией повстанец, к тому же служил под началом генерала Моро. Готовый обвинительный приговор. Ну и какой дурак и с какой стати станет утруждать себя долгими разбирательствами по такому очевидному расстрельному делу. 
И с какой стати он рассчитывает на помощь Беллиот, что она может для него сделать?
И все таки одна лишь обворожительная Полина Фуре, с которой у Огюстена имелись кое-какие совместные занимательные воспоминания об Египте, теперь вращалась в тех кругах, где попавший в ловушку своего прошлого и политической истерии офицер мог надеяться на покровительство.
Потом он думал, как начать разговор, но так и не надумал ничего путного. А затем появилась Беллиот со свечой в руке. Единственный источник света в темной комнате, она показалась Шабо неземным существом, такая же прекрасная, как пять лет назад, и даже, возможно, еще прекраснее, красавица, уже вступившая из поры девичьей взбалмошности в роскошную женскую зрелость.
Сердце лейтенанта внезапно громко заколотилось, шею и щеки окатило жаром. В неполные пятнадцать лет он был, кажется, по уши влюблен в любовницу своего генерала. В выстуженной сквозняком комнате в мартовском Париже Огюстену сделалось вдруг жарко, как… как в Италии. Он смотрел на блондинку, вспоминал брюнетку… Красивые женщины приносят нам так много боли!
- Я не причиню вам вреда, -  повторил бретонец, выступая из спасительной темноты навстречу мадам Раншу так, чтобы свет свечи упал на его лицо. - Вы уверитесь в этом, Полина, едва только вспомните меня.
«Вот интересно, вспомнит или нет?»

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-10-23 17:07:16)

- Мадам… Полина… Да обождите же вы с коньяком!
Захваченный, словно водоворотом, ее радостным возбуждением, Шабо едва не сдался на милость стихии. Удержало его лишь понимание, что он сейчас не слишком удобный гость.
Да, ему нужна помощь. Но не ценой неприятностей, которые могут ожидать из-за его присутствия саму Полин. Кто знает, как далеко уже все зашло. В Париже каждый фонарный столб украшен предупреждениями о том, что пособников заговорщиков ожидает смерть.
Нет, конечно же, с мадам де Раншу ничего такого не случится, к ней у сильных мира сего отношение особое. Но, представив свою бывшую возлюбленную участницей заговора против него же, Первый консул, без сомнения, придет в ярость…
- Вы спрашивали, где я служу, - заговорил Огюстен устало. - Так вот, я дезертир. С сегодняшнего дня. Кто-то в ведомстве господина Реаля полагает, что я причастен к заговору Моро. Не имея возможности убедительно оправдаться, я просто сбежал, не дожидаясь ареста. Я бретонец, значит, шуан. Так уже решено за меня.
И вот теперь, если меня поймают… В общем, мне некуда было идти, мадам. Кроме сослуживцев, я никого толком и не знаю в Париже. А поскольку я все же не заговорщик, ни английских денег, ни явочных квартир, ни соратников-роялистов у меня тоже нет. И я подумал…
Подумал, да передумал.
- Но это неправильно, Полин. Это малодушие, - мрачно заключил опальный лейтенант, -  Я не в праве впутывать вас в подобную скверную историю. Поэтому давайте будем считать, что я просто заходил попрощаться. И убедиться, что теперь вы стали еще красивее, чем раньше. 
Говоря все это, Шабо сделал осторожное движение обратно к окну.
Честнее будет ночевать под мостом, чем прятаться за спину женщины, вынуждая ее просить за себя. Он так не может.

*совместно*

- Хорошо, - окончательно капитулировал сломленный ее насмешливой настойчивостью Шабо. «Пленник будуара» послушно отхлебнул из протянутой ему бутылки и, оставив кушетку, присел на корточки у камина, сосредоточившись на древнем таинстве сотворения огня. Сгорит в этом огне приказ об его аресте, как пообещала Полина, или нет, не имело сейчас значения.
Бонапарт часто называл свою бывшую возлюбленную глупышкой, но, живая и непосредственная, она никогда не была глупой. Вот и сейчас сразу сказала главное: не надо падать духом.
Вскоре дрова сухо затрещали, разгораясь, сквозь каминную решетку дохнуло жаром, и на душе у лейтенанта сделалось ощутимо светлее и теплее, как и во всей комнате.
- Это я виноват в сквозняке. Я разбил окно, - покаялся он, задумчиво глядя на огонь.
- Вину придется искупить, - тихо рассмеялась Беллиот. - Не вставай, давай останемся тут.
Как только молодая женщина переставала поддразнивать бретонца, она переставала называть его на «вы».
На полу возле камина распласталась огромная медвежья шкура. Мадам де Раншу в компании недопитого «Мартеля» соскользнула не нее, устраиваясь удобнее, -  а удобнее всего было опираться на крепкое мужское плечо, - и с насмешливой снисходительностью потрепала огромную голову медведя, увенчанную широко распахнутой, когда-то наверняка смертоносной для любого противника пастью, между ушей, как нашкодившего щенка. 
- Это подарок одного русского, - похвасталась она. - Графа Демидоффа. Какой мех, какая стать! На этой шкуре буквально можно поселиться. А мы устроим на ней вечер воспоминаний.
- Русский граф обменял трофей на трофей? - не сдержав улыбки, обронил Шабо.
- Ты циник, Огюстен, - нарочито возмущенно вскинулась Беллиот, ничуть не оскорбившись. Кто чей трофей в любовной охоте - вопрос неоднозначный. - Гадкий циник. Люблю таких. Между прочим, в Египте я знала про тебя, слышала про тебе еще до нашей поездки в Розетту. Какая-то история с генералом Бертраном. Красавчик, кстати, но какой же сухарь! Постой, Огюстен, разве ты не спас ему жизнь под Абукиром?
- Спас, - нехотя признал лейтенант. - Ну и что с того. Я уже полгода в Париже и совершенно точно знаю, что генерала Бертрана нет в столице. Он в Сент-Омере. Или в Булони. Франция большая.
- И почта в ней доставляется регулярно, - иронично напомнила Полина. - Завтра же я разузнаю адрес генерала, ты ему напишешь, и… конец всем мытарствам, - торжествующее заключила она, протягивая Шабо бутылку.
В устах Беллиот все звучало так просто. Однако далеко не каждый пожелает пятнать свою репутацию, когда дело доходит до политики, заговоров и заговорщиков. Огюстен не удивится, если и генерал Бертран не захочет. Ну и к черту все. Все к черту! Вот так!
Лейтенант чувствовал, что приятно пьянеет от Мартеля на голодный желудок и от общества Полины. Жизнь - странная штука. Отвратительный день и вечер, который, казалось, поставил крест на всей его дальнейшей судьбе и карьере, оборачивался славной ночью. Только женщина способна сотворить подобное чудо.

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-10-27 03:47:33)

*совместно*

- Это старая история. Тебе может не понравиться.
Вновь копаться в своем прошлом лейтенанту не хотелось. Прошлое и так сыграло с ним дурную шутку. И еще неизвестно, кому суждено над этой шуткой посмеяться.
- Отчего же? Так кого-нибудь убивают? - не отставала Беллиот.
- Как всегда. Когда у нас никого не убивают? Тем более в девяносто пятом.
- В девяносто третьем убивали больше, - уверено заметила молодая женщина, хоть про террор она больше слышала, чем помнила. Каркассон так далеко от Парижа, а она была в те годы еще ребенком. Огюстен, между прочим, тоже.
- Мне было двенадцать лет, - подтвердил бретонец. - Лето выдалось теплое, но никто в Бретани не вышел на поля. Граф д’Эрвильи высадился на Кибероне и занял форт Пантьевр.
Полина зевнула, незнакомые имена и названия - не слишком увлекательное начало рассказа.
- Многие из шуанов сразу присоединились к графу, но мы не успели, пока бродили по лесам, генерал Гош успел окружить роялистов, Рошкотт сказал - не пробьемся. Республиканские патрули сновали повсюду, останавливая каждого мужчину-бретонца. Но мне было двенадцать лет, - повторил Огюстен весело, - и мы с Жюльеном проходили сквозь эти посты, как игла сквозь гребень. А если попадались, начинали ныть и проситься к мамочке.
- Я хотела бы взглянуть, как ты просишься к мамочке, - хмыкнула слушательница.
- Наверное, очень убедительно. Потому что нас с братом всегда отпускали. Ну, иногда угощали подзатыльниками. Но подзатыльник - не пуля и не штык, можно и стерпеть. Тем временем республиканцы прижали роялистов к берегу, и начался хаос. Д’Эрвильи к тому времени убили, граф Сомбрёль капитулировал с условием, что всем пленным сохранят жизнь. Конечно, ему это пообещали. И конечно, обещание оказалось лживым. Тех, кто сдался вместе с графом, расстреляли. Но у тех, кто спасался с Киберона на свой страх и риск, еще оставалась надежда. Беглецам помогали крестьяне, хоть это и было чертовски опасно, синие никого не жалели.
- Кажется, у тебя было не слишком счастливое детство, - вздохнула Полина, пытаясь представить мир, в котором пришлось взрослеть бретонскому мальчишке.
- Да ладно, чего уж там, другого-то не будет. Месье Рошкотт постоянно посылал нас с Жюльеном к берегу, он и Кадудаль хотели знать, что там происходит. Однажды мы подобрали двух раненых. Успели увести их на ферму прежде, чем их заметил патруль. Один через несколько часов умер, он потерял слишком много крови…
На этот раз вздохнул Шабо, вспоминая как они, двое мальчишек, и один едва державшийся на ногах от усталости взрослый волокли умирающего через холмы, подбадривая себя надеждой на то, что женщины на ферме помогут ему. И в итоге все напрасно, смерть взяла свое.
- … А второй быстро оправился. Он был у роялистов офицером, в чине, как я сейчас. И фамилию свою предпочитал не называть. А имя сказал. Босон Жак.
- А вы?
- А что мы? Пока мы с новостями туда-обратно, еще один беглец-роялист сам добрался до фермы, просил убежища. Только там им нельзя было оставаться, республиканцы обшаривали все вокруг, нужно было пробираться в лес, в отряд. А как? Они-то не пацаны, а главное, не бретонцы. Ни слова по-нашему. Остановят - сразу ясно, что к чему.
Раз нельзя было их выдать ни за отца нашего, ни за брата… Выдадим за женщин, - решили мы с Жюльеном. - За сестрицу нашу и матушку. Старший сразу согласился, а лейтенант возмущался конечно. Аристократ. Гонористый.
Если, говорит, женщиной наряжусь, патрульные обязательно привяжутся. Где это видано, чтобы солдаты юбку пропустили.

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-11-02 06:18:58)