Накануне начала трехдневной битвы за Смоленск, в городе находилось лишь 15 тысяч солдат Раевского, тогда как обе русские армии находились на северо-западе, и северо-северо западе, в направлении Рудни и Вязьмы.

Утром, 16 августа, к Смоленску вышли войска маршала Нея. Считая город покинутым, к городу направился передовой отряд французов, но был отбит. И тогда ударила артиллерия, под прикрытием которой, вскоре в атаку устремились кавалерия и пехота. Против пятнадцати тысяч Раевского, к вечеру у Смоленска сосредоточились главные силы Наполеона. Город надо было удержать, до подхода основных войск, которые быстро двигались на помощь Смоленску.
Командующий второй русской армией, Багратион писал Раевскому. «Дорогой мой, я не иду, я бегу, желал бы иметь крылья, чтобы скорее соединиться с тобою! Держись, Бог тебе помощник!»
Наполеон, узнав о том, что город защищает лишь горстка солдат, решил выжидать, когда обе русские армии стянутся к городу, желая здесь же навязать генеральное сражение, и разбить противника, поэтому атаки на город были короткими и редкими.
К вечеру 16-го августа в осажденный с трех сторон город вернулась вторая русская армия, под командованием Багратиона, а к вечеру, первая, под командованием Барклая-де-Толли
В районе Смоленска теперь находилось не менее 110 тысяч русских солдат, и около 183 тысяч французских. Наполеон был доволен. Казалось, что его желание покончить разом с обеими русскими армиями, наконец, сбудется.

В ночь с 16 на 17 августа состоялся совет. Багратион настаивал на генеральном сражении, и обороне Смоленска до конца, но Барклай-де-Толли, учитывая численное преимущество французов, не стал рисковать. Армии получили приказ оступать через реку, омывавшую северную часть города,  по трем направлениям к Москве. По его приказу на правом берегу Днепра выше и ниже Смоленска были развернуты две сильные группы артиллерии под общим командованием генерал-майора Александра Кутайсова с задачей непрерывным огнем  удерживать местность по обе стороны крепостной стены, чтобы не дать французам прорваться с флангов в обход города, и помешать переправе.

17 августа, потрепанный отряд Раевского сменили на корпус генерала Дохтурова, в помощь которому придали пехотную дивизию Коновицына и кавалерийский гвардейский корпус под командой генерала Уварова, в то время как, не дожидаясь рассвета, основная часть обеих армий армии потянулась через мост на север, на свободный от неприятеля правый берег, и дальше, по трем дорогам в направлении Поречья, Дорогобужа и по старой московской дороге.
Большинство жителей покидало город, вместе с армией. Те, что предпочли остаться, толпились по церквям, в которых третьи сутки подряд шла служба.
Первую половину дня 17 августа французская армия вела в основном огневой бой, надеясь выманить русских из города. Однако около 14 часов, кавалерийский разъезд, попав на берегу Днепра, на левом фланге, под артиллерийский огонь русских батарей с северного берега, все-таки увидел, и донес императору, что русская армия покидает город. Бонапарт велел усилить бомбардировку, и на крепостные стены, на крыши домов, на улицы города, изо всех ста пятидесяти орудий разом посыпались ядра, и зажигательные снаряды.
Стены, сложенные из красного кирпича, выдержали этот убийственный огонь, несмотря на то, что под градом ядер, и разлетавшихся кирпичей погибали сотни солдат, однако, здания в кольце городских стен запылали. Попытка пробиться с флангов, чтобы помешать отходу войск, провалилась, и французы предприняли яростную общую атаку в лоб, на Молоховские и Никольские ворота, решив прорываться через город напрямик, к тому спасительному мосту, по которому уходила русская армия. Под стенами города, у ворот, и на городских улицах кипел жестокий бой.
После двухчасового боя французы заняли Мстиславльское, Рославльское и Никольское предместья. Барклай-де-Толли направил на помощь Дохтурову 4-ю пехотную дивизию под командованием принца Евгения Вюртембергского. Общее количество защитников города исчислялось тридцатью тысячью человек против ста восьмидесятитысячной армии.   
У русской батареи, защищающей Молоховские ворота, четырежды меняли орудийную прислугу. В этом бою французская передовая пехотная бригада , всех командиров полков, и большинство офицеров, но смогла оттеснить русские войска в город.  Королевский бастион несколько раз переходил из рук в руки, но попытки прорваться к мосту и окружить защитников крепости были отражены огнём пехоты Дохтурова и Коновицына, и контратаками кавалерии Уварова.
К вечеру, в непрерывном кровопролитном сражении, русские все же продолжали удерживать за собой город, и подступы к мосту, по которому заканчивалась переправа. Жители покидавшие Смоленск вместе с армией, поджигали уцелевшие дома.

К ночи с 17 на 18 августа пламя полыхало над всем городом. Скрипели подводы по настилу моста, грохот артиллерии и треск ружей превращали пылающий город в ад.
Штурм продолжался и ночью, несмотря на то, что войска уже более двух суток не знали сна.
Понимая, что армия уходит, Наполеон велел открыть фланговый огонь по мосту через Днепр, и по противоположному берегу. "Петербургское предместье" Смоленска, находящееся на том берегу, и к тому времени полностью покинутое жителями, тоже занялось пожарами. Движение войск, и подвод с жителями, проходило теперь под артиллерийским огнем, сквозь все разгоравшийся пожар.
Наконец, когда уже вся армия ушла на правый берег, к мосту потянулись и защитники города, продолжая сдерживать напирающих французов.

Отредактировано Евгений Оболенский (2017-02-19 23:12:09)

- Полковник! Полковник! - вестовой держался за грудь, и надсадно кашлял. Клубы дыма расползались вокруг, тянулись в ясное ночное небо черно-сизыми, клубящимися тучами, утягивая за собой алые отсветы огня. Вихрились искры, и рев огня, пожиравшего город, здесь, на горящих улицах, перекрывал даже непрерывный грохот обеих артиллерий. Кони волновались, ржали, рвали узды, животные, больше всего на свете боящиеся огня сходили с ума от ужаса. Короткую остановку на маленькой площади, которую получил дивизион, оттянутый от крепостных стен после последней контратаки, которой они снова выбили французов за ворота, использовали для того, чтобы успокоить животных. Драгуны ведрами черпали воду из колодцев и окатывали лошадей. В какофонии невозможно было разобрать даже собственные мысли. Оно и к лучшему, ничего хорошего здесь сейчас не надумаешь. 
Оболенский осадил коня, танцевавшего на месте так, словно ступал по раскаленным углям
- Что?
- Генерал Уваров ранен. Переправа почти закончена, пехота его высочества отходит . Прикройте отступление!
- Кто еще остался? - дым ел глаза, словно поджаривал легкие, в дыму и зареве сновавшие во все стороны люди казались чертями, прислуживающими у адских котлов.
- Батальон Черкасова из четвертого егерского, им велено взорвать арсенал и мост.
- Это все? Свободен! - вестовой умчался.
Они стояли как раз посередине Большой Благовещенской, главной и самой широкой улице Смоленска, ведущей напрямик от ворот к мосту, окруженной со всех сторон каменными строениями, однако и из их окон уже вырывалось пламя. У одного из домов спешно догружали подводу. Офицер сухо сплюнул. Право слово, исполнять приказы куда проще чем их отдавать. В дивизионе было два эскадрона, в каждом из которых  было по сто двадцать восемь всадников, а сколько из них сейчас живы? Две трети? Половина? В жарком мареве и дыму пожарищ было не пересчитать, сколько их там осталось у стен и ворот, вместе с лошадьми, по которым артиллерия лупила картечью прямой наводкой, чтобы обрывать кавалерийские контратаки. Оболенский оглянулся назад. Благовещенская, тянувшаяся до самого моста была только в одном месте пересечена улицей, достаточно широкой, чтобы на ней можно было разместить боковые засады. Как бишь она называется... ладно, неважно.
- В седла!  - рев пожара и канонады перекрывал голос, и каким чудом подаваемые команды доходили до солдат, вот секрет, которого он никак не мог понять, но не прошло и двух минут, как все до единого драгуны, побросав ведра взлетели на коней, а офицеры столпились вокруг, ожидая распоряжений.  Оба майора, два ротмистра и четверо поручиков были убиты, один молоденький корнет, оказавшийся внезапно старшим офицером в своем полуэскадроне, выглядел перепуганным как ребенок. Этого, пожалуй, надо оставить при себе, еще потеряет штаны в самый неподходящий момент - мелькнуло в голове
- Трогаем. Вревский, ваши на ту, поперечную, направо от Благовещенской, - он указал хлыстом, - Соболев, на ту же но налево. Заманим за собой французов ударите по ним с обоих боков. Следить за переулками, если попытаются оттуда прорваться. Головы лошадям замотать, сколько бы ждать не пришлось будете на месте стоять, ясно?
Оба ротмистра кивнули, и повернули лошадей.
- Петр Иваныч - ну никогда не получалось обращаться по-уставу к седовласому Петру Ивановичу Рееву, который, несмотря на немалый возраст, все еще оставался ротмистром, невзирая за все заслуги. Дважды разжалованный, он, тем не менее, был авторитетом всему дивизиону, и Оболенский, в глубине души, никак не мог понять, почему этот правдоборец и бунтарь, которого переводили из полка в полк, по причине его тотальных неладов с командирами, оказавшись в его, Евгения подчинении, словно бы разом утратил всю свою тягу к скандалам, и служил так на совесть, что положиться на него можно было как на себя самого, чему немало удивлялись его предыдущие сослуживцы.  - Возьмите своих и поезжайте к мосту. Поторопите там отстающих. Если французы пройдут  нас - примите командование и удерживайте мост. Когда черкасовцы вернутся к мосту - пришлите мне вестового.
Офицер нахмурился, но кивнул. Оболенский повернулся к молоденькому корнету
- Вы со мной. - тот облегченно кивнул. Евгений приподнялся на стременах, обращаясь к оставшемуся с ним полуэскадрону. -  Один взвод, к арсеналу, помогите  черкасовским.  Рогачев, вперед к воротам, наблюдать, Зельский, поторопите этих увальней, с подводой. Вы, четверо - он наугад указал на четверых драгун с краю - Проверить параллельные улицы. Тронули!
Драгуны не заставили себя ждать, и вскачь понеслись в разные стороны. В один момент на площади у двух колодцев осталась меньше одного полуэскадрона, и того изрядно прореженого. 
- Ружья! - по нескольку залпов с седел они сделать все же успеют, прежде чем пехота до них добежит, навряд ли французы сунутся верхами в этот ад. А если нет - отбросить всегда можно.
- В два ряда, стройся. Зарядить.
Легко сказать, постройся. Слева с грохотом ухнула внутрь дома крыша с прогоревшими стропилами, и в душное небо ударил столб пламени. Искры обсыпали Оболенского с головы до ног. Тлеющий уголек шлепнулся на шею Корсара, и горячий конь взвился на дыбы, силясь скинуть седока. Лошади бесновались так, что людям пришлось, позабыв о всякой человечности, нещадно затягивать удила, перешибая болью панический животный страх.  Евгений выругался, срывая с себя серебряный шарф, которым был опоясан, накинул его на голову жеребца, так, чтобы закрыть ему глаза, перекрестив концы под горлом, и завязав их позади ушей. Его примеру тут же последовали остальные.
Подвода, наконец стронулась с места и потянулась на север, к мосту. На офицера почти в упор глянуло бледное, перекошенное лицо какой-то бабуси в платочке, которая сидела на мешке, прижимая к себе самовар. Голосила какая-то женщина, а четверо детей, слишком перепуганные, чтобы кричать, жались друг к другу как продрогшие котята. В подводе лежало что-то длинное, замотанное в одеяло. Труп? Раненый? Сейчас уже неважно. Тощий мужичок в картузе, нещадно стегал лохматую лошаденку.
Секунды растягивались в часы. Верно ли выбрал место. Хватит ли людей. Сердце колотилось остро и резко, отзывая каждый удар привычной за последний год тянущей болью всякий раз при волнении. Неважно.
Ждать.
Пойдут ли французы еще на один штурм? Ворвутся ли в горящий город? И по каким улицам пойдут? От жара горящих домов было трудно дышать.
Ждать.
В зареве проступали над крышами пять куполов. Евгений, никогда не отличавшийся высокой религиозностью, неожиданно сам для себя, перекрестился.
- Что это за собор?
- Успенский, господин полковник - повторив его жест, хрипло отозвался ближайший к нему драгун, чье лицо было сплошь выкопчено так, что он походил на африканца. Да и все они, по совести говоря, были хороши.
Из клубов дыма выскочил один из посланных, за ним другой. Задыхающиеся, держащиеся за бока. Черный гребень на каске одного из них дымился
- По параллельным не пройти! Завалило! А дальше зарево, предместья горят.
Через минуту явились и двое других, посланных в другую сторону. Эти и вовсе были похожи на выходцев с того света, в дыму с головы до ног. Один держался за колено, лошадь под ним хромала.
- С флангов не пройдут, по центру ломанутся, нехристи...
- Значит, верно тут ждем. - собственный голос показался Оболенскому чужим. Ожидание становилось бесконечным. Может стоило податься вперед, ближе к воротам? Слишком отходить от своих же частей посланных назад и по краям, не хотелось, а все же...
- Идут! Идут!!! - орал что было сил Рогачев, появившийся из клубов дыма и зарева, и гнавший своего коня бешеным галопом, невзирая на обломки камней, обугленные деревяшки, щебень, кирпичи, какие-то тюки, загромождавшие улицу.
- Сколько?
- Много!
Ну очень информативно! Хотя, что ждать с малого. Поди определи на глаз, сколько их там может быть, ночью, да еще в пожарище, да еще когда надо спешно вернуться, а не размеренно подсчитывать, рискуя схлопотать пулю и вовсе никакого донесения не принести.
- Целься. Стоять!
Оболенский пристроился с левого края от выстроившейся в шахматном порядке колонны, загородившей собой всю улицу. Ослепленные лошади мелко дрожали шкурами, люди кашляли, наводя ружья на дымное марево в конце улицы.
- Ждать....
Вот и они. Да они не идут, они бегут! Бегут по улицам ими же подожженного города, с невразумительным ором, который мешаясь с ревом огня и грохотом осыпающихся кирпичей и балок со всех сторон, кажется каким-то адским кличем.
- Ждать...
- Первая шеренга - пли! - лающий залп ударил по ушам, запершило в горле - Заряжай!
- Вторая - пли! - снова залп. - Заряжай!
Не бывать прицельному огню ночью да среди пожара, но стремительно надвигающаяся волна людей запнулась, кто-то падал, об них спотыкались другие, внося сумятицу в и без того суматошное нападение
- Первая!  Пли! Вторая - пли! Разворачивай, в галоп!
Развернулись кони вверх по улице галопом на сотню сажен, и снова в двурядный заслон.
- Стой! Стройсь! Цельсь!

Отредактировано Евгений Оболенский (2017-03-08 21:05:31)

Два залпа, отход, два залпа, отход. С шипением пронеслась возле самой головы горящая деревяшка. Грохнуло справа в стену горящего дома ядро, засыпав драгун целым градом битого кирпича. Без единого звука свалился с седла ближайший солдат, получив пулю прямехонько в центр лба. И русские и французы стреляли почти наугад, едва видя друг друга в клубах дыма и кирпичной крошки, иначе как шальной такую пулю не назовешь, но и не удивительно, сколько раз уже убеждался каждый, что подчас нарочно так не попадешь, как случайно. Два залпа, отход..
- Ну и прут же, прут сволочи! - чуть ли не с отчаянием выкрикнул молоденький корнет, лихорадочно перезаряжавший свое укороченное, в противовес пехоцким, ружье.
В другое время Оболенский восхитился бы мужеством пехотинцев, бегущих напролом, сквозь объятый пожаром город, под градом ядер и пуль, но только не сейчас, когда единственное, что его заботило - это сохранить порядок до установленного перекрестка, и протянуть время достаточное для того, чтобы удержать французов на улице до того, как егеря, покончив с арсеналом, добегут до моста, и успеют его заминировать.
- Заряжай. Пли! Назад!
От дикого взрыва, казалось, дрогнула земля. Корсар под Оболенским аж присел, заорали несколько человек, хватаясь за уши, и немудрено, у Евгения и самого зазвенело в голове так, словно получил удар в оба уха сразу. Взвились на дыбы, дико закричали ослепленные, ставшие практически неуправляемыми кони. Вовремя, все же, завязали им глаза, иначе даже привычные уже к артиллерийским залпам и пальбе животные попросту понесли бы, ошалев от такого грохота, и никакими трензелями бы их было не остановить. Но лошади, животные стадные, и бегут по собственной инициативе  лишь "куда глаза глядят", и по, большей части, совершенно беспомощны, когда не видят, куда бежать. Инстинкт их требовал одного, бежать, бежать со всех ног, спасаться из этой страшной неизвестности, которая дышала огнем и пахла дымом и кровью, они сходили с ума, и справиться с ними можно было, лишь дав выход этому инстинкту. Оболенский и дал.
- Назад! Галопом! К перекрестку!
Еще сотня саженей, черные провалы улицы, пересекающей Благовещенскую. Кавалеристы пронеслись мимо, и развернулись так круто, что многие кони, вздыбившись, падали, приминая собой седоков, оттого, что остановленные на полном ходу, не удерживали равновесия, и задние ноги проскальзывали под брюхо. Кто-то из упавших громко застонал, кто-то остался лежать, где был, кто-то вскочил, и схватил за гриву первую же из поднимающихся на ноги лошадей, не заботясь, жив ее хозяин или нет. Французы наступали по пятам, выступая из клубов дыма, пули свистали над головой, вышибая то одного, то другого из седла. Дико закричала, и забилась, рухнув на землю, внося сумятицу в ряды лошадь, получившая пулю в глаз.
- Сабли наголо! Вперед! - свистнула вырываемая из ножен сталь, Оболенский ткнул фриза каблуками, жеребец, вслепую рванулся вперед, и за ним, не отставая ни на полголовы, кинулись и остальные. Кто с перекошенным яростью лицом, кто бледный от страха, но полный решимости не отступать, молоденький корнет и вовсе с зажмуренными глазами, и что-то вопя.
Разноголосый клич перекрыл рев пожара и далекий грохот возобновившейся с другого берега артиллерии, бившей по обе стороны от крепостной стены, оберегая фланги. Кавалеристы в лоб врубились в строй пехоты галопом, рубя сплеча направо и налево, и почти тут же и справа и слева полуэскадроны Вревского и Соболева, выжидавшие этого условленного момента, налетели на французов из боковых улиц. Брошенная кем-то граната вырвала из седел вылетевших слева драгун разом шестерых, пули оставшихся позади частей французов заставляли то одного то другого скорчиться, или падая с седла, или хватаясь за гриву. Ржали лошади, получавшие удары штыками по брюху и ногам, но разом навалившаяся атака все-таки остановила и удержала накатывающуюся волну пехоты, и розблески окровавленной стали в зареве пожара, вкупе с неудержимой инерцией лошадей, расшвыривали пехотинцев, как траву с пути косарей.
Долго это продолжаться не могло, но каждая минута, каждая секунда была сейчас на счету, пока не пробегут там, у них за спинами, пехотинцы черкасова, тащившие остававшиеся бочки с порохом. Потом уже, много позже, Оболенский будет вспоминать, и изумляться мужеству людей, которые волокли бочонки, способные взорваться от малейшей искры - среди полыхавших домов и построек, среди хаоса выстрелов, волокли, не задумываясь о том, что довольно одной-единственной секунды, чтобы последовал взрыв такой силы, что потом не понадобится никакая могила. Лошади бесновались от боли и страха, не понимая, что происходит, давя и сминая людей. В дымной копоти и зареве пожара эта отчаянная схватка походила на побоище разъяренных чертей, нежели на сражение между представителями рода человеческого.
Тогда как там, в заветных двухстах саженях за ними, на мост уже выбегали пехотинцы, таща двенадцати- и двадцатифунтовые бочонки и мешки, все что могли унести из арсенала, прежде чем взорвать его. Трое, бежавшие позади, с тремя бочонками на плечах, остали, тогда как четвертый, с лихорадочной поспешностью принялся разматывать стопиновый шнур.
Заслышав крики и шум схватки, сопровождавший черкасовцев взвод, отомкнулся от сопровождаемых и со всех ног помчался на помощь своим, когда в реве пожара и какофонии битвы прозвучал звук, которого ждал Оболенский - звук горна, возвещавший о том, что им пора возвращаться. И, хотя ряды французов, изрядно проредились, хотя, казалось они уже готовы дрогнуть - Евгений не мог рисковать быть запертым в пылающем городе, в который вот-вот войдет, следом за передовым отрядом, вся армия Наполеона, да еще вместе со всеми своими людьми.
- Назад. Назад, к мосту! Живей, разом!
И драгуны, прокричавшие этот приказ несколько раз, чтобы он дошел до всех, снова поворотили коней на север, выносясь из рядов пехоты, как из морских волн, дальше, к спасительному мосту.

Отредактировано Евгений Оболенский (2017-02-21 00:00:20)

Они вылетели на мост, сквозь расступившийся заслон Реева, который ждал их на скате, спускавшемся к реке. Ободранные, прокопченные, многие израненные, верховые вперемешку с лошадьми, скакавшими рядом с пустыми седлами, вынеслись как из ада, и после того пекла, которое окружало их на улицах - даже жара августовской ночи на удалении от стены показалась ледяной купелью, от которой Оболенского затрясло с ног до головы в неудержимом ознобе.
Артиллерия не умолкала, река бурлила под градом ядер, не долетавших, впрочем, до моста. Петербургское предместье на том берегу тоже было объято пламенем, это было видно даже отсюда.  Вот уж в буквальном смысле "из огня да в полымя", с небольшим промежутком на мосту.
Мост был уже очищен. Остатки пехоты принца уже карабкались по пологому склону противоположного берега, втягиваясь в черные проходы между горящими деревянными постройками и садами предместья. Ближе к противоположному берегу чернела какая-то масса с которой слышались пронзительные женские крики и детский плач. По обеим кромкам  бежали егеря, уже закончившие минирование. На двадцать восемь саженей моста Евгений, вылетевший к переправе увидел целых четыре бочонка с порохом. Знатный будет фейерверк.
Загрохотали копыта по дощатому настилу. Двадцать восемь сажен. Дюжина секунды для лошадиных ног, и они на другом берегу.
Крики, плач. Та самая подвода, с бабулькой, молодухой, четырьмя ребятишками и дедком в картузе. Мужичок, спешившись, изо всех сил тянул мохнатую лошадку под уздцы, но та стояла как вкопанная. Баба выла, старуха бормотала молитвы.
- Соболев, ведите дальше. - Оболенский резко осадил вороного, пока остальные проносились мимо. Дети, при виде офицера, заревели пуще прежнего. Немудрено. Физиономия в копоти, окровавленный палаш в руке, мундир в саже, штаны и сапоги в кровавых брызгах.
- Чего стоишь, отец? Мост взорвут сейчас, шевели свою кобылу!
- Вашбродь, застряли! - отчаянно взвыл дедок, бессильно дергавший лошадь за удила. - Стоит, проклятая!
Ну еще бы. Глаза-то он ей не завязал, лошадь, только что вышедшая из одного пожарища, упорно не желала лезть в другое, и застыла, парализованная страхом, точно вросла копытами в деревянный настил.
Грохотали копыта, неслись мимо всадники.
Оболенский оглянулся. Из города уже вытягивался хвост потрепанного дивизиона, а вслед ему слышалась пальба. Стало быть французский авангард решил кинуться в погоню? И долго ли промешкают егеря со взрывом, если французы ступят на мост?
- Стоять! - рявкнул офицер во всю силу своих легких, вскидывая саблю и останавливая середину колонны, головная часть которой уже перебралась на тот берег. Все на одно лицо, в копоти, крови и саже. На глаза попался пузатый прапорщик, с говорящей фамилией Зюзюкин, которого только и можно было опознать сейчас, потому что другого такого колобка во всем полку бы не нашлось. Времени искать кого-то из офицеров не было.
- Вы! Двадцать человек, откатить подводу на тот берег, и продолжать движение, живо! Остальные, ходу дальше.
Хоть и подшучивали постоянно соратники над толстяком, любителем и поесть, и выпить, и поспать, но вот в исполнительности ему было не отказать. Его точно ветром с лошади сдуло, и Оболенский, развернув коня, помчался в хвост колонны, слыша за спиной басовитый рявк, которым тот тут же принялся командовать.
Полуэскадрон Реева как раз спускался по коротенькому, в полторы сажени склону к мосту, замыкая колонну.
- Назад! - голос хрипел и срывался, Оболенский буквально стоял на стременах, привлекая к себе внимание. Хвост остановился, зашевелился, задние ряды не понимающие причину остановки, натыкались на передние. - Назад! Держать мост. Еще немного, братцы.
- Взорвут же! - тонко выкрикнул сбоку один из молоденьких драгун, у которого явно сдали нервы.
- Кому сказано! - взревел Реев, поворачивая свою пегую кобылу. - Поворачивай! Заряжай!
Ни выстроиться толком не успели, ни выровнять ряды, когда из объятого пламенем города к мосту, вылетел всадник за которым, точно черти из пекла, посыпались орущие французы, сопровождаемые целым градом выстрелов.
Оболенский схватил за руку одного из горнистов, крикнув ему в самое ухо:
- Следи за тылом. Дай знать, когда подводу ту откатят!
- Встреча-ай гостей! - проорал кто-то
- Пли! - рявкнул Реев.
По три заряда на нос, и нет времени больше перезаряжать. Ружье, два пистолета, и за сабли, и снова в атаку. Сминая и задерживая ряды пехоты, заработали драгуны палашами и саблями, стременами и хлыстами, сдерживая напирающую волну, стараясь добраться до тех, кто стрелял, тут пройдясь по кому-то копытами, здесь съездив по чьей-то вовремя подвернувшейся под клинок голове, а сбоку швырнув через перила в прибрежную воду какого-то смельчака, который пытался прошмыгнуть мимо. Те, под которыми падали лошади - вскакивали, снова схватываясь в клинки, благо, драгуны кое-чего стоили и в пешем бою.
Ночная тьма и зарево по обоим берегам, превращало лица людей в гротескные, неузнаваемые маски.
Храбрость с которой сражались французы, ошеломляла. Пройдя пылающий ад, огневой и клинковый заслоны, выдержав яростную схватку на улице, они, тем не менее, упорно рвались вперед.  Только вот наткнулись они на не менее ожесточенное сопротивление. Если раньше драгуны отступали, прикрываясь, то сейчас стояли намертво и стали теснить французов назад, выигрывая такие необходимые сейчас секунды, до взрыва, пока подвода за их спинами, подталкиваемая двадцатью парами рук, стронулась наконец с места, и покатилась к противоположному берегу.
Оболенский пригнулся от очередного выстрела, наотмашь рубанул по плечу какого-то француза, подскочившего к шее Корсара, с немалым трудом выдернул клинок из разрубленного на полторы пяди в глубину тела, дернул повод, чтобы избежать столкновения с  буквально налетевшей на него лошадью французского майора, которая ослепленная, зато почувствовавшая близость сородичей рванулась напролом, невзирая на трензель, и уже привстал было на стременах, занеся клинок, как внезапно... узнал. И застыл, не нанеся удара.
- Шабо!

Отредактировано Евгений Оболенский (2017-02-25 18:06:43)

Голос горна показался Оболенскому наисладчайшим звуком во вселенной. Потому что на него так насели, оттесняя и от Шабо и от своих, что еще бы чуть-чуть... Больше всего в схватках с пехотинцами Евгений опасался за коня. До сих пор ему везло как заговоренному, и Корсар стал своего рода знаменитостью, чуть ли не визитной карточкой всего дивизиона, немногие лошади могли похвастаться тем, что выдержали три военные кампании за семь лет, но даже железное здоровье и невероятная мощь фриза могли быть пресечены артиллерийским разрывом, пулей, или метким ударом штыка. До сих пор спасало только везение, и физическая конституция жеребца, от здоровенных копыт и мощного торса которого инстинктивно отшатывались пехотинцы. В давке, правда это не бы не очень помогло, но положение спас Шабо, от вздыбившейся лошади которого гренадеры шарахнулись кто куда. Евгений не стал дожидаться второго шанса, пинком ноги в стремени стукнул одного из пехотинцев, хлестнул палашом, точно плетью по физиономии другого, и, сшибив конем третьего, вырвался из почти сомкнувшегося вокруг него строя.
Горн!
- Назад! Уходим, уходим, галопом, живо! - проорал он, чуть ли не сорвав голос, услышал, как тот же приказ разом перекрикивают десятки глоток, увидел, как Реев, и его драгуны поворачивают коней, и ткнул Корсара каблуками в бока.
Кавалеристы понеслись через мост так, словно тот уже горел под копытами лошадей. И вправду, кто знал, не в эту ли минуту соревнуются лошадиные ноги с огоньком, бегущим по стопину, успеют ли вынести лошади своих седоков до того, как мост взлетит на воздух...
Успели. Выносясь с моста в числе последних, Оболенский почти не услышал взрыва, зато ощутил такой удар в спину, и в оба уха, что разом выключило все звуки вокруг. Корсар на полном галопе, кувыркнулся вперед, сбрасывая седока, повалилось и несколько лошадей, оказавшихся рядом. Евгений прокатился немного по грязи, инстинктивно сжавшись в комок, и не сразу понял, что кто-то протягивает ему руку с седла.
- Полковник, ранены?
В голове звенело, как в колокольне, к горлу подкатила тошнота. Стоило порадоваться, что за трое суток в желудке не побывало ничего кроме воды, иначе не миновать бы выпачкать сапоги его содержимым. Звуки доходили глухо, Евгений потряс головой, и почти в панике обернулся, но Корсар был цел! Жеребец как раз поднимался на ноги, слишком ошеломленный, чтобы ржать. Офицер взял его под уздцы, спешно ощупал передние ноги, взглянул на задние копыта, и только убедившись, что фриз твердо стоит на всех четырех ногах, вздохнул с облегчением, и успокаивающе поглаживая крупную, умную голову, оглянулся на город. За отражавшей зарево полосой воды пылал за своими мощными стенами Смоленск. С того берега слышался редкий треск выстрелов. Чернели на воде какие-то полосы и пятна, но моста не было и в помине.
Ну и слава Богу - пронеслось в голове как-то тупо, безотносительно к чему-либо.

И усталый, потрепанный дивизион снова потащился на север, уходя сквозь горевшее Петербургское предместье, между скособочившихся в пламени, и то тут то там обрушивающихся деревянных построек, мимо садов в которых листья деревьев скукожились и потемнели от жара, а плоды спекались прямо на ветвях. Здесь не валялось трупов, зато дорогу в изобилии загромождал всякий хлам, не то выпавший из телег смоленских беженцев, не брошенный солдатами при отступлении. То тут то там мелькали черные тени, то по одной, то группками.
Это оставленные прикрывать отход егеря Конновицына выискивали и занимали подходящие позиции. На развилке за предместьем, где закончилось, наконец, адское пекло в котором они провели эту нескончаемо долгий вечер и ночь, никого не было. Армии ушли, и только скрипела по правой, уходящей на Дорогобуж дороге, все та же подвода. Отупевшие, измученные, едва переставляющие ноги лошади шли шагом, точно деревянные. Даже Корсар, запас сил которого казался неистощимым, тяжело "нырял" головой при каждом шаге, а прочие и вовсе, казалось, идут лишь по инерции, и рухнут замертво, стоит им только остановиться. Небо посерело, умолкли орудия. В наступившей, совершенно неестественной тишине слышался только далекий гул пожара, доедавшего Смоленск и предместья, и глухой скрежет где-то справа, там, откуда совсем недавно грохотали пушки. По-видимому, там снималась с места батарея.

Оболенский окинул взглядом своих людей, отъехав на несколько метров от строя. Те были изморены не меньше чем лошади. Сгорбившись в седлах, многие - раненые, кособочась на сторону. Нескольких везли, поддерживая с двух сторон в седле, кое-кого и вовсе перекинутым через холку, как тюк. Перемазанные в гари, копоти, пороховом дыму, грязи и крови, блестящие драгуны лейб-гвардии походили на пьяных вусмерть кочегаров, только что побывавших в какой-то жуткой драке. Множество лошадей следовали за своими сородичами без седоков. Еще больше людей ехало не на своих лошадях, а на лошадях погибших товарищей, потому как свои пали. 
Дальше идти было нельзя. К тому же, он и не знал, куда им двигаться. Еще полчаса и лошади начнут падать от изнеможения.
В сером предрассветном свете и далеком зареве вычерчивалась купа мощных деревьев и несколько островерхих крыш. Оболенский сощурясь, пытался разобрать, что это, но так и не разобрав подъехал к одному из драгун, который был местным уроженцем.
- Что там?
- Дубки, господин полковник. - вяло ответил тот.
Дубками этих исполинов назвать было сложно. Деревушка видимо простояла здесь не одну сотню лет, так и не разросшись до полноценной деревни, но было главным то. что там имелось несколько домов, пусть даже и разрушенных, ничего не горело, и там наверняка должен быть колодец.
- Едем туда. - решил Оболенский, поворачиваясь к своему ординарцу, который куда-то девался в сумятице боя, а теперь, когда драгуны выстраивались походным маршем, снова объявился рядом. Надо бы намылить шею парню, но как-нибудь потом, сил на это не оставалось.

Дубки спасли и людей и лошадей. Там и вправду оказался не только колодец, но и ручей, стекающий в заботливо выложенную камнями и досками запруду. Налево от деревушки вся земля была вытоптана лошадьми и людьми, зато направо - оставался вполне еще зеленый луг. В четырех домишках было хоть шаром покати, жители, отступая вместе с армией, вынесли из все, до зернышка, но зато хоть не спалили дома. 
В первую голову сгрузив раненых у подножия сросшихся дубов, которые образовали нечто вроде исполинского шатра, и приставив к ним нескольких солдат, уже поднаторевших в деле промываний и перевязок, кавалеристы до рассвета поили и обливали лошадей, снимали седла и массировали спины, сами уже едва шевелясь от усталости. Не было слышно даже обычных перебранок и шуток. А потом они просто падали и засыпали, кто где пришлось, даже не выставив охранения. Между ними и Наполеоном лежал Днепр и несколько часов покоя после суток форсированного марша и двух суток непрерывного сражения были сейчас были им более ли менее гарантированы.

Проспав всего несколько часов Оболенский проснулся с тяжелой ломотой во всем теле, зато совершенно ясным умом. Вокруг все так же было спокойно. У колодца уже слышался плеск а в ручье несколько драгун, раздевшись до подштанников, отстирывали заскорузлые от грязи и крови штаны и мундиры. Еще кучка обливалась у колодца, а остальные выползали кто из домиков кто из садов, поглядывая в первую очередь на небо, и только во вторую - по сторонам. Оболенский в первую очередь сходил взглянуть на лошадей, вернувшись к колодцу отыскал среди уже проснувшихся своего ординарца Рогачева, в уже отмытом мундире, который тот натянул прямо мокрым, решив, что в жаркое августовское утро на нем тот просохнет куда лучше чем на ветке. Набрав еще несколько человек, он разослал их в разные стороны, велев выяснить, нет ли где в округе таких же, отбившихся от своих частей, и разузнать по возможности, что творится в округе, с удовлетворением отметил, что солдаты рассыпались по деревне, и по полю, явно в поисках "подножного корма".  Вопрос питания был по существу, они отбились даже от обоза собственного полка, и не располагали ничем, кроме того, что было на них самих. Неприкосновенный запас, который у каждого солдата найдется в виде сухарей и прочего малогабаритного провианта в кобурах и касках, был давно уже съеден, а новый раздобыть было негде, зато увидев, как его солдаты ретиво принялись за разведку местности, то мог отправляться приводить себя в порядок со спокойной душой, русский человек и в поле всегда отыщет чего пожрать, если будет располагать для этого хоть минимумом времени. Денщика его пристрелили еще при отходе из-под Островно, новым он за месяц так и не обзавелся, но что за беда, благо не привыкать было драить мундир и начищать сапоги, купаться ведром холодной воды и бриться без мыла.

Солдаты на привале, особенно, если только недавно вышли из тяжелого боя, подобны детям. Когда Евгений, в одной рубашке и мешковатых запасных штанах, с еще мокрой после купания головой, вышел из домика, деревенька походила на какой-то балаган, где участники которого плескались в ручье, и хохотали, обливая друг друга ведрами воды, горели два костра, и полз аппетитнейший запах печеных яблок и картошки
- Господин полковник. Завтракать хотите? - окликнул его один из драгун. - Эй, двигайтесь. Дайте место!
Сидящие рядком, точно воробьи на ветке, солдаты передвинулись, по рукам передали лист лопуха в который положили запеченую картофелину.
Рассиживаться было некогда, и, поблагодарив за угощение, Оболенский на ходу жуя картофелину, прямо в печеной кожуре, отправился посмотреть на раненых, которых вчера устроили прямо у ручья. Один из драгун которого вчера вывезли, перекинутым через седло, умер ночью, двое других были очень плохи, а остальные уже не лежали а сидели, привалившись к выпирающим из земли корням и поругивались, когда трое солдат, заменявшие санитаров, промокали им раны водой и покрывали кашей из жеваного подорожника. На секунду Евгений вспомнил французский госпиталь, Ларрея, Роже и Мартена. Видел бы главный хирург императорской армии этот простейший народный рецепт. В ужас бы пришел или восхитился? Отрядив двоих рыть могилу в саду, он вернулся в домик, созвав туда уцелевших офицеров. Их оказалось не так мало, как казалось вчера. Обсуждать, пока не пришли хоть какие-то сведения, было нечего, зато у Врейского нашлось несколько сигар. Роскошь, совершенно невообразимая, с учетом ситуации, и офицеры отдыхающего дивизиона расселись на завалинке, с наслаждением пуская дым кольцами.

Через часа потора вернулись двое из посланных, не отыскав никаких признаков своих ни на востоке ни на западе. Третьим вернулся Рогачев, который вез распоряжение дивизиону понаблюдать за правым берегом Днепра, помочь заградительному отряду, оставленному в предместье, по возможности, задержать переправу французов на их берег, а после, скакать напрямик к месту сбора, назначенному у деревни Лубино, на западе от Смоленска, к которому первая армия шла в обход через Поречье.
Запел горн, драгуны натягивали еще не просохшее обмундирование, седлали коней, и через час колонна, оставив в Дубках человек десять, присматривать за ранеными и бесхозными лошадьми, отправилась на юг, к Смоленску, от которого они накануне отошли не более чем на три версты, и который виднелся на горизонте уродливой черной выкопченной массой.

Отредактировано Евгений Оболенский (2017-02-23 12:46:12)

Проехав едва ли полпути, всадники услышали выстрелы, и увидели отряд пехоты, перестраивающийся за невысоким холмиком, поверх которого тянуло дымом от оставленного предместья.
Рысью добравшись к ним, они отыскали единственного уцелевшего старшего офицера из остатков заградительного отряда - усталого, выкопченного как селедка капитана, который был так вымотан, что не обрадовался даже свежему подкреплению. Поднявшись на холм, вместе с Оболенским и несколкими офицерами, он указал на курящиеся руины предместья.
- Они выбили нас оттуда часа два назад. Теперь восстанавливают мост, видите?
- Ну, упорные! - не то проворчал, не то восхитился кто-то из драгун.
- А ты чего думал? Что они за нами не попрут? Попруууут.
- Как они перешли реку? - спросил Оболенский, возвращая капитану подзорную трубу, в которую как на ладони увидел и осмотрел команду французских саперов, возившихся у берега, кто по колено, а кто по пояс в воде, и нескольких пехотинцев, выламывающих из руин уцелевшие доски и волокущих их к берегу. Французы восстанавливали мост, в этом не было никаких сомнений.
- А пес их знает. - в сердцах выругался капитан со стуком сдвигая трубу. - Выскочили из тумана как черти из табакерки. Теперь окопались в нашем редуте, стервецы, к переправе не подпускают. Даже орудие вон, на плоту переправили.
Оболенский задумался, барабаня пальцами по колену.
- Редут этот с тыла хорошо защищен?
- Уже да. - проворчал капитан - Мы -то его наспех строили, главным делом чтобы реку в прицеле держать, об атаке с тыла не беспокоились, но эти, уж будьте покойны, первым делом навалили себе и с тыла брустверов из огарышей. Садами к ним теперь пробираться, не иначе, а то перестреляют как фазанов.
Оболенский некоторое время глядел на обширные яблоневые сады, со скорчившимися от бушевавшего здесь пламени листьями. Расстояние от них до редута, выстроенного посреди покосившихся обугленных руин, вполне укладывалось в ружейный выстрел, но дальше шло открытое пространство
- В штыки их теперь будет не взять. Возьмите одного из моих горнистов, и начинайте огневую атаку через сады. Единичными выстрелами из-за деревьев, чтобы каждый стрелок после выстрела тут же менял дислокацию, под прикрытием стволов. Отвлеките этих молодцов из предместий, а мы ударим по дуге с фланга, между ними и рекой, попробуем порубать этих строителей на ходу, и не строем а врассыпную, полукаруселью, и снова под деревья с той стороны. Пушка на две стороны не настреляет, и поворачивать ее дело не быстрое, да и не пристреляны они еще, если всего час как установились. Ну и сколько там боеприпасов они без моста натаскать могли. Сменяемся с вами, капитан. Моя атака - ваша пальба, по очереди. Пусть побегают французы. До вечера протянем, если повезет.
На том и порешили. Обговорив еще несколько деталей, офицеры спустились с холма, готовясь к атаке.
Пехотинцы, пробираясь за деревьями сада, заняли места по обе стороны от редута, прикрываясь за деревьями, и открыли редкий огонь по сновавшим на редуте фигурам, привлекая к себе внимание. Ответная реакция не заставила себя долго ждать. Глухо залаяли ружья с редута, завязалась перестрелка, скорее заградительного нежели наступательно-оборонительного характера, не причинявшая существенного вреда ни одной из сторон, но стянувшая к северному краю стены большую часть французов. Оболенский, тем временем, разделив своих людей на четыре группы, без лишнего шума,  спустился по течению Дубровинки до берега, западнее редута, и остановился, внимательно разглядывая обращенную к реке его стену, сновавших по полосе берега между стеной и водой саперов, с лихорадочной поспешностью таскавших обгоревшие доски, и поблескивающую в проеме крепостной стены пушку.
Маневр который он собирался предпринять, был довольно простым, хотя применялся в основном казачьими полками, и рассчитан был на то, что в несущуюся галопом лошадь со всадником не так-то легко попасть, особенно если всадники скачут не строем а врассыпную. Пушка была опаснее, но при выстреле практически в упор по стремительно пролетающим поперек линии огня мишеням, угол рассеяния картечи будет не так велик и страшен, как при лобовой кавалерийской атаке с дальнего расстояния.
- Ишь, возятся-то как, возятся. - недовольно буркнул кто-то под ухом - Ну, чисто муравьи! Или пчелы.
- С пчел хоть меду прок, а с француза какой? - рассудительно заметил второй драгун. - Как с чирья на заднице.
- А у сынков-то моих, француз гувернером был - невесело усмехнулся Реев, остановившийся рядом с Оболенским.  - Кто ж знал, что однажды их придется штыками встречать. Такой был лощеный мусью, манжетики свои лишний раз обпачкать боялся, гнида. Не то что эти.
В его голосе мелькнуло невольное уважение бывалого солдата, который умеет ценить настойчивость и мужество, пусть даже и во врагах.
- Что делать-то будем? - поинтересовался кто-то сзади.
- А то же, что и всегда. - вполголоса отозвался Оболенский, не спускавший глаз с возившихся у воды саперов, извлекая из седельной кобуры пистолет. - Заряжайте, ребята. Выезжаем отсюда - галопом, вдоль по кромке берега. По одному выстрелу из пистолетов на нос, сразу как выедем, потом за сабли, и рубить на ходу. По-казачьи. Полукруг, и вон туда, в ту рощицу, по ту сторону от редута.  Четные - по берегу, нечетные - по воде, вон они куда уже влезли. Кто сможет - веревки им пообрезайте, спасибо скажу. Но на месте на одном не задерживаться, нам их кусать и дальше проскакивать, чем больше наездов успеем, тем лучше.
Хоть и говорил он тихо, но был уверен, что слова дойдут до каждого, особенно когда стояли так скученно что передать инструкцию по рядам не составляло труда. А пехота все стрекотала где-то позади, и, наконец, подала сигнал горном.
Оболенский сильно пригнулся в седле, и послал Корсара галопом из-под деревьев, на открытый простор, и за ним посыпались остальные, знаменитой казачьей "лавой" обрушившись на берег, и возвестив о своем появлении целым залпом из пистолетов в сторону копошившихся у заново укрепляемых опор саперов.

Отредактировано Евгений Оболенский (2017-02-24 01:13:09)

- Только бы здесь сейчас не оказалось Шабо - пронеслось в мыслях, когда кони рванулись на открытый берег, а потом все мысли потонули в вихре, которым была эта молниеносная атака.
Заткнув на скаку пистолеты кто в кобуру, кто просто зажав разряженное оружие между крылом седла и коленом, повыдергивав сабли и палаши из ножен, драгуны промчались под пушечным залпом, который несмотря на всю быстроту их маневра, все же вырвал из самого хвоста двоих из них, один из которых тут же вскочил снова, а второй так и остался лежать, вместе с лошадью, нашпигованный картечью. Мчались по берегу и по воде, рассыпавшись веером, разбрызгивая воду, взрывая копытами влажную землю и траву, без криков "ура", без кличей, пригнувшиеся к шеям коней, держа сабли наотлет, и на полном скаку срубая всех, кто попадался на пути. Кое-кто успевал отскочить от одной лошади, и тут же попадал под скачущую следом. Кто-то бросался ничком на землю, некоторые успевали схватиться за оружие. Палили ружья с редута, стреляла группка каких-то солдат, один из драгун рядом с Оболенским вскрикнул, и выронил саблю, опрокидываясь навзничь на круп лошади, которая влекомая общим движением, понесла его дальше, вместе с остальными.
Первым под саблю Оболенскому попался один из пехотинцев, вскинувший ружье ему навстречу. Сталь на сей раз оказалась быстрее пули, и стрелок упал, не успев сделать выстрела. Кто-то отшатнулся от мчавшегося фриза, откатываясь из-под его копыт, кто-то понадеялся найти убежище в водах Днепра, и бросился в реку с берега, но получил длинный, хлесткий удар поперек спины, от ехавшего следом, и повалился вперед лицом окрашивая мутное мелководье в темный багрянец.
Отблески солнца на стали заалели кровью, воздух наполнился криками, руганью, выстрелами, скоро еще один драгун упал с седла, под другим кувыркнулась и полетела на землю лошадь, оставляя всадника пешим. Неизвестно чем бы это обернулось для бедолаги, если бы не подскакавший сзади солдат, который рывком поднял его в свое седло.
Саперы и пехотинцы кинулись врассыпную, хватая кому что под руку попадало, завязывались короткие схватки, плот уже находившийся в полусажени от берега остановился, вместе со своим тяжелым грузом когда кто-то из драгун рубанул по веревкам. Одна из них лопнула, плот развернуло одним боком поперек течения, накренило, пушка сдвинулась, послышался отчаянный вопль какого-то малого, который волею судьбы оказался стопором, не позволившим орудию свалиться в воду. Невысокий черноволосый человек в генеральском мундире, прокричав что-то, практически неразборчивое во внезапно разразившейся над берегом какофонии выхватил саблю из ножен, и спрыгнул с плота, очутившись разом по грудь в воде, но не сделал и двух шагов к берегу, как на него, расплескивая воду,  буквально налетел, едва не сшибая с ног вороной фриз Оболенского. Зазвенели клинки, первый удар француз встретил своим клинком, а второй обрушился на его незащищенное левое плечо, и только сейчас Евгению бросился в глаза блеск золотых эполет.
Генерал!
Он перегнулся с седла, подхватывая упавшего в воду офицера за ворот мундира, отчаянно оглянулся, и увидел, как Рогачев, тоже прорвавшийся к плоту, сшибает с него в воду кого-то из артиллеристов.
- Лешка! - теперь уже было не до фамилий и не до долгих фраз. - Помоги!!!
Тот, благодарение богу, понял все без уточнений. Совместными усилиями они вташили потерявшего сознание генерала на Корсара, безо всякого почтения перекинув его ничком через холку, и Оболенский развернул коня по диагонали к берегу, где уже выносились из схватки его драгуны, которые, следуя полученному приказу не остановились ни на минуту, и очень вовремя, потому что из редута уже выскакивали, и бежали к ним французские гренадеры, первые из которых уже чуть ни не на бегу вскидывали ружья.
- Не останавливаться! К деревьям! - проорал Евгений, хлестким ударом опрокидывая в воду возникшего на его пути сапера. - Горн!!!
Один из горнистов не сбавляя шага, и не выпуская из руки клинка, второй поднес к губам горн. На этот условленный сигнал из садов, за редутом, снова поднялась стрельба по тем, кто на этом редуте остался, отвлекая стрелков от кавалеристов.
Тем не менее им палили вслед, палили яростно. Одна из пуль просвистела, казалось, над самой головой, вторая, точно удар хлыстом обожгла кожу под ухом, прочертив по ней длинную ссадину. Драгуны пригнулись к седлам, и не прошло и двух минут, как над их головами сомкнулся зеленый свод сада, переходящего в рощу. С противоположного берега раздался пушечный залп, ядро просвистело по верхам, сшибая ветки.
- Еще дальше!
Когда они наконец остановились, со всех сторон было видно лишь деревья, и лишь в одном направлении в зазорах между стволов виднелся берег, на котором суетились уцелевшие французы.
Как велика эта передышка между следующим наездом, никто не знал. Следовало привести в поядок разгоряченных короткой страчкой, стрельбой, суматохой и криками лошадей, разобраться с тем, кто цел, кто ранен, а кто погиб, и главное...
- Реев, Соболев, выдвиньтесь вперед, следите не будет ли погони. - распорядился Оболенский, перекидывая ногу позади седла, через круп фриза, и соскакивая наземь. Пытаться стащить раненого с седла в одиночку - нечего и думать, но даже без приказа четыре руки протянувшиеся слева, ухватили француза за кушак, ворот и портупею, и сняли его с коня. Вся лопатка, правая часть шеи и даже передняя нога Корсара была залита кровью. Она же пропитала точно губка, мундир и рукав раненого. Евгения и генерала окружила целая толпа, изумленно таращившихся на это зрелище.
- Кто это у вас, полковник?
- Ба! Да никак генерал французский!
- Слушайте, а чего-то мне так его физиономия знакома. - наперебой вопрошали драгуны, сгрудившиеся вокруг.
- Полковник, а зачем он нам? - поинтересовался юный драгун, и тут же пригнулся от увесистого подзатыльника, который по дедовски-беспечно отвесил ему стоявший рядом.
- Ну ты деревня. Это называется  "язык". Вот придет в себя, много интересного нам расскажет. И в штабе тоже.
Евгений, взрезавший ворот генеральского мундира, и обнаживший рану глухо выругался. Удар пришелся по ключице у самого сустава, и, перебив кость, ушел в тело минимум на полпяди, словно в полено, которое требовалось порубить на дрова. Рана из отверстых краев которой торчали красные, острые осколки костей, фонтанировала кровью.
- Мтыщев! Где он? Давайте его сюда! И дайте кто-нибудь ремень. Платки соберите у кого есть! Иначе он сейчас отправится рассказывать свое "интересное" апостолу Петру! - торопливо сдергивая с пояса офицерский шарф, который после вчерашних похождений в пожарище уже даже самый законченный оптимист не  назвал бы серебряным.
Любой солдат хоть сколько-нибудь, а все же знает толк в ранах. Оболенскому в своей жизни пришлось навидаться столько, как на своей собственной шкуре, так и на других, что понять, насколько серьезно обстоит дело, он мог и без врача. А вот помочь...
Сложенная в несколько раз ткань пропитывалась кровью со сказочной быстротой. Благо, вызванный драгун явился почти сразу же.
- Полковник?
- Помоги-ка - не поднимая головы потребовал Евгений, приподнимая свой "трофей" под плечи, чтобы передвинуть его. - Остановить кровь можешь?
- Остановить? - тощий, сухопарый драгун, тоже склонившийся над раненым, только прицокнул языком. - Разве что временно. Тут хирург нужен и хороший.
Евгений с досадой поднялся, отирая лоб, и оглянулся на берег.
- Если они не намеревались отдать нам своего генерала просто так, то попытаются отбить. Ружья, пистолеты, все зарядить. Вы! - он ткнул пальцем в первого попавшегося - Отправляйтесь к нашим пехотинцам, в обход по садам. Пусть постараются потянуть время. Остальным готовиться. Мтыщев, через несколько минут жду ответа - забираем ли мы свой трофей, или за ним Костлявая с косой.

Отойдя от генерала, Оболенский взглянул на маленькую группку своих раненых, которые, сидя у подножия деревьев, бурчали и бранились, пока их же товарищи перетягивали им раны полосами, отрываемыми от подолов рубах. Двоих не досчитались. В общей сложности, налет обошелся им с куда меньшими потерями, чем они принесли французам, но, каждый раненый был минусом к боеспособности дивизиона, который и так уже лишился чуть ли не четверти личного состава в предыдущей ночи. Среди яблонь обнаружилась поливная канавка, из которой, невзирая на опасность дизентерии, жадно пили все, и люди и лошади. Несколько человек таскали воду в касках драгунам Реева и Соболева, выставленным у кромки садов, следить за неприятелем.
Погони за ними не было, зато "заговорила" пушка по ту сторону реки. Когда Оболенский дошел до кромки сада, грянул пушечный выстрел, и ядро, пролетев над  ними, ухнуло в гущу деревьев, далеко к северу.
- Откуда палят-то - недоумевал один из драгун.
- Из пушки, вестимо. - огрызался второй.
Немудреная шутка, но для взвинченных нервов и такая разрядка благо. Смеялись все. Сухо, отрывисто, нервно. Реев, не принимавший участия в общем веселье, мрачно изрек
- Из церкви. Вон, видите?
И правда, через ленту реки, хорошо видимая скрытым за деревьями солдатам, поблескивало жерло установленной в дверном проеме надвратной церкви пушки, из которого поднимался дымок. На минуту зависла тишина.
- Нехристи. - сухопарый и седой как лунь, несмотря на не многие лета драгун смачно сплюнул на траву и перекрестился - Ничего святого нет.
- Ну почему же. - буркнул под нос другой. - А нам-то, гляди, как хорошо, Трофимыч. Это ж поди теперь пресвятые ядра. В кого угодят, того и враз в рай прямой наводкой. Хорошо же.
- Да уж, ничего хорошего. - Трофимыч не принял шутки, и хмуро поглядел через реку. - Ох, несладко обойдется Бонапарту за этот грех. Шутка дело, храм оружием осквернить, да по живым людям из него пулять.
- Ты за Бонапарта не беспокойся, Трофимыч. Вон он, в трубу зырит. Можешь ручкой ему сделать.
- Где?
- А вона! - молодой драгун ткнул пальцем в сторону ворот - Прямо над воротами, рядом с орудием.
- Врешь!  - чуть ли не половина солдат пригибались и вытягивали шеи, силясь углядеть в проемах между деревьями вражеского императора. От возможности посмотреть на Наполеона удержались лишь те, кто хоть мельком его уже видел, или те, кто считал недостойным такое любопытство. В тени надежного лиственного полога, невидимые в своих темных мундирах тем, кто бранясь и хмурясь водил сейчас подзорными трубами по берегу, они все же могли рассмотреть маленькие отсюда, но четко видимые в ярком летнем полудне фигурки членов французского штаба.
- И который Бонапарт?
- Который низенький. В треуголке, и с белым пузом. С трубой. Вишь?
Трубу разглядеть на таком расстоянии было невозможно, зато отблеск солнца на ее линзе, виднелся отчетливо.
- И всего-то? - протянул кто-то с ноткой даже разочарования. Многим солдатам Бонапарт представлялся непременно гигантом.
- Это "всего-то" уже загнало нас за Смоленск и гонит дальше. - зло отбрил говоруна ротмистр Соболев. - Отставить болтовню!
- Спасибо, ротмистр. - произнес голос позади. Солдаты заозирались, те кто сидели - повскакали с мест. Соболев вытянулся во франт.
- Господин полковник.
Оболенский спокойно кивнул ему, адресуясь взглядом ко всем присутствующим, обводя их глазами.
- Что у нас?
- Дык оклемались, черти! - подал голос кто-то сбоку. Соболев зыркнул на наглеца суровым взглядом, и отчеканил.
- Погони нет. Французы снова взялись за восстановление моста.
Оболенский молча смотрел сквозь стволы деревьев на берег. Без сомнений, долго они тут не продержатся. По ту сторону реки - вся армия Наполеона. Пока мост не построен, перебрасывать сюда людей они могут лишь небольшими отрядами, и они еще могли совершить несколько наездов, мешая саперам, и прореживая их количество, пользуясь тем, что ни одна из пушек не станет лупить в сторону моста, а вторая и вовсе прибыла без боезапасов. Да эту вторую еще и установить надо.
Но оставалось и то, что когда французы сумеют перетащить все свои орудия через разрушенный город и заваленные улицы к берегу Днепра, то они смогут попросту выкосить бомбардировкой все сады по обе стороны от редута. А много ли времени займет у них расчистка города и путей для транспортировки пушек? Хотелось бы надеяться, что хотя бы один день.
Но так далеко заглядывать не стоило, и Евгений тряхнул головой, оглядывая солдат.
- Проверить патроны. Петр Иваныч... - Оболенский повернулся к Рееву - Ваши вчера, насколько я помню, почти не отстреливались.
- Не довелось. - с досадой отозвался седой ротмистр. - А жаль.
- Успеется. - голова гудела, в груди привычно саднило. Оболенский на секунду прикрыл глаза и протер виски, пытаясь заставить себя соображать. - Значит так. Все ружья - сложить здесь. Патроны тоже. Двадцать пять человек на зарядку, двадцать пять под ружье. Самых лучших стрелков. Стрелять по саперам и инженерам. И тем кто пушку тащат. Не абы как, а прицельно, патронов нам пополнить негде.  Соболев. Вашим в седло. Еще один наезд, разомкнуто, на галопе, как можно быстрее. Кого порубаете, кого нет,  неважно, и прямиком в сад на той стороне. Выждете с четверть часа и обратно. Следом за вами - Врейский со своими. Дождетесь его на той стороне, и мчитесь обратно. Они должны подумать, что нас два отряда а не один, и что нас много больше чем есть.  Когда они починят переправу и на наш берег полезет их пополнение, нам только и останется, что уносить отсюда ноги, и чем позже это случится, тем лучше.
- Будет исполнено. - Соболев просиял, от возможности самолично повести атаку.  - Горниста...
- Никакого горна. Они и без того знают, что мы здесь, незачем их оповещать о каждой атаке.
Пока они говорили, драгуны, уже услышавшие распоряжение, и передавшие их дальше, принялись без лишних слов складывать ружья и патронные сумки, а Реев по одному выбирал стрелков, хорошо понимая, что вместо плотного огня важна его прицельность. Назначенный к первой атаке полуэскадрон уже подводил лошадей.  Снова грохнула пушка по ту сторону реки. Ядро зарылось в землю, подняв целый фонтан из земли и травы, не долетая шагов двадцать до кромки деревьев. Пушка стреляла вслепую, по большому садовому массиву, переходящему в рощу, а густой лиственный свод должен был скрыть пороховые дымки от выстрелов драгун.
- Глядите-ка там верховой. - вдруг сказал кто-то, уже поднимая ружье, и выбирая цель. - Ишь какой, прямо к нам едет.
- Пристрелите! - не глядя отозвался Оболенский, и направился обратно, вглубь сада, где оставался маленький резерв и кучка раненых. Грохнул выстрел, и кто-то от души выматерился, промазав.
- Да это парла... парле...  Эй, не стреляйте. Евгений Андреевич! - окликнуло в спину сразу несколько голосов.
Полковник обернулся.
- Это этот... как его..  паралментур. - поддержал стрелков один из драгун, уже готовых выехать из сада. - Вон, шпажонкой размахивает.
- Парламентер, - машинально поправил Евгений, снова подходя к ним, и бросая взгляд из-за деревьев. Может и не стоило удивляться. И радоваться не стоило. Но все же странную, грустную радость он все-таки испытал.  - Не стрелять, пусть подъезжает. Соболев, а вы чего ждете? Вперед!
Ротмистр мгновенно выхватил саблю из ножен.
- За мной!
Кавалеристы вырвались из-под деревьев, разомкнуто, "лавой", и вновь понеслись на берег, не обращая никакого внимания на одинокого всадника, направлявшегося к ним, и промчались мимо него так, словно бы того и в помине тут не было, снова обрушиваясь сходу на тащивших пушку гренадер, и взявшихся за работу саперов, нанося рубящие удары на скаку, и уносясь дальше, по берегу, к спасительному массиву на другой стороне.
Оболенский  шагнул из-под деревьев навстречу Шабо, невзирая на истошный вопль сзади "Куууудааа?!!!", и остановился, поджидая его, казалось, ничуть не обращая внимания на то, что вне защиты сада он являл собой превосходную мишень для засевших в редуте стрелков.

- Я тоже не один, как видишь. - мрачно глянул на него Оболенский. - И у редута мне придется вертеться и тянуть время до тех пор, пока твои приятели нас не задавят массой, или не прижмут артиллерией. И не знаю, сколькими жизнями заплачу за каждый оттянутый час. Ей-богу, своей заплатить было бы проще. - и тут же, тряхнул головой, и, не дожидаясь ответа, кивнул дальше, туда где шагах в двадцати за деревьями виднелись люди и лошади
- Идем, посмотрим на твоего генерала. Он был без сознания, но сейчас уже, наверное, пришел в себя. Врача у нас нет, зато очитка кругом полным-полно, а эта трава прочищает мозги получше салмиака.
Бертран и правда пришел в себя Мтыщев, исполнявший обязанности санитара, как раз мочил ему лоб водой. Генерал был обнажен по пояс, свернутый мундир исполнял роль подушки,  громоздкая конструкция из туго стянутых портупейных ремней, пропущенных через обе подмышки перетягивала ему торс крест-накрест, сходясь перекрестьем у края ключицы, и под это перекрестье был подсунут и безжалостно вдавлен ремнями в тело чуть центральнее от раны круглый голыш, обмотанный лоскутом рубахи. Сама рана была прикрыта остатками рубашки самого же генерала, раздерганной на полосы, и уже побурела от крови. Взгляд у генерала, впрочем, был ясный. Не доходя до него несколько шагов Евгений глянул на своего спутника.
- Хочешь поговорить с ним наедине?

- Наедине? Нет, не нужно. - Голос француза сделался напряженным. Огюстен знал генерала Бертрана, как человека отважного, еще с первого их знакомства в Египте, с первого совместного боя и первой победы. Знал, и потому не верил, что Анри сдался русским без сопротивления, ожидал, что тот окажется ранен, но продолжал, как и любой на его месте, надеяться на лучшее. А вот теперь видел все своими глазами.
«Врача у них нет, а есть… какая-то трава и грязный камень?!»
То есть на войне, конечно, всякое сгодится, лишь бы помогало, и майор за годы службы повидал разного, в том числе и самых затейливых повязок из любых подручных средств. Которые обычно мало помогали, лишь затягивая мучения раненых, хоть товарищи их и пытались, как могли, эти мучения облегчить.
Пленник медленно повернул голову, взгляд его равнодушно мазнул по Оболенскому и остановился на человеке, которого Бертран знал.
- Шабо?.. Зачем вы здесь? Возвращайтесь в редут. 
Сказано было привычно и буднично, будто он не лежит тут в крови в окружении русских, а работает где-то в палатке с чертежами, и адъютант своим появлением некстати отвлекает его от расчетов.
- Я предпочту остаться тут, - не согласился бретонец, торопливо опускаясь на колени подле раненого. - Может, я вам и не нужен, а вы мне пригодитесь.
- Вы всегда так, не подчиняетесь, а «предпочитаете», - губы Анри скривились в блеклом подобии улыбки, которая тут же сменилась страдальческой гримасой. Дернувшись от боли, Бертран потянулся здоровой рукой к изуродованному плечу, но так и не дотронулся, бессильно уронил ее на колени.
- Значит, до самого конца, Огюстен? Обещаю, что не задержу вас надолго.
- Нет уж, сделайте одолжение, не будем спешить.
Внутренняя готовность людей к смерти всегда казалась бретонцу противоестественной, а желание поскорее перешагнуть грань, отделяющую бытие от небытия, раздражало, хотя догма христианского смирения и предполагала нечто подобное.
- Эжен! - воскликнул он, понимая, что с переговорами стоит поторопиться. - Наше командование заинтересовано в том, чтобы вернуть этого человека. Скажи, чего ты хочешь? Прежде, чем торговаться станет не о чем.
- Не нужно… Никогда не желал оказаться разменной монетой, - слабо запротестовал пленник, - Шабо, когда увидите Фанни, передайте… что мне очень жаль. И обручальное кольцо… Отдайте его ей.
- Может, мне еще и ваших троих детей воспитывать?! - взвился Огюстен. Беспомощность - отвратительное чувство, угасающий на руках друг - мучительное зрелище.
- Хотите, я сдам вам редут? - не выдержал бретонец, предлагая Оболенскому единственное, что лично он мог сделать прямо сейчас.
- Не смейте! - закашлялся генерал.
- Заткнитесь. Не мешайте переговорам, несносный вы человек.

- Каким переговорам, Шабо? - медленно, чуть ли не по буквам, спросил Оболенский, от лица которого, казалось отхлынула кровь, пока он слушал этот короткий разговор, и глаза засверкали холодной яростью. В другое время, в другом месте, на другой войне, он аплодировал бы подобной выдержке и силе духа, но сейчас он находил поведение пленника не только нелепым, но и чуть ли не оскорбительным.
- Генерал, похоже, намерен "умереть героем",. - он выделил последние слова спокойно, но с ледяной, едкой иронией. - и не уполномочил тебя вести переговоры. Ты собираешься препятствовать пожеланию старшего по званию? Я впечатлен вашей стойкостью и гордостью, генерал, а также вашим великолепным пренебрежением к "врагам", но смею обратить ваше внимание на то, что враг здесь - вы, явившийся захватчиком на чужую землю. Так что не трудитесь демонстрировать вашу "силу духа", в ней нет необходимости. Я не торговец. 
Он замолчал с силой сжав в замок пальцы заведенных за спину рук. Мтыщев, не понимавший по-французски, зато хорошо знавший этот холодный тон, поднял голову от другого раненого, которого поил водой, и уставился на офицера чуть ли не с опаской.

- О чем ты, Эжен? - Вскинулся Огюстен, удивленный и даже задетый словами Оболенского, потому что оскорблять раненого, ровно как и оскорбляться на его речи казалось французу делом недостойным. Даже в раздражении они были разные, один лед, второй огонь, и там, где о ледяную иронию одного можно было порезаться, о горячность второго легко было обжечься.
- Он ничего не может приказывать мне, он пленный!
- Я вовсе не пренебрегаю вами, - едва слышно удивился Бертран, пытаясь удержать взгляд на русском офицере, отчего-то это делалось все труднее и труднее. - Вы храбро сражались, месье. Но я не могу. Разочаровать. Императора. Моя жизнь… мне не принадлежит…
- Почему ты не хочешь договариваться со мной? - глухо уточнил Шабо. - К чему тогда это все? Зарубил бы врага на месте. Но ты ж вытащил его, привез сюда, вы возились с перевязкой. И теперь что же?

- Я его вытащил, для того, чтобы доставить его в наш штаб для получения информации, а не для того, чтобы попытаться что-то выторговать за его голову. Я не умею торговаться, Огюстен, да и ты не уполномочен вашим императором заключать договор. - с горечью отозвался Оболенский. - Ты предлагаешь сдать нам редут, и хорошо знаешь, что за это с тобой сделают. И все это ради человека, который даже не сподобился на простые слова признательности по отношению к тому, кто примчался сюда сквозь строй моих драгун и под пулями своих же пехотинцев, рискуя, между прочим, разделить его участь. 
Он хрустнул пальцами. Тогда, семь лет назад, совсем юный еще Огюстен Шабо сделал почти то же самое для совершенно незнакомого человека, для врага! И враг сохранил ему признательность, тогда как друг, даже не обратил внимания на готовность молодого человека пойти под трибунал за мизерный шанс его спасти.  Да. Меняются времена и нравы, даже планеты сдвигаются, говорят, со своих орбит. Но только вот некоторые люди не изменятся никогда.
Оболенский перевел на молодого француза странно погасший взгляд.
- Ты стараешься ради императора и армии, Шабо, или просто хочешь спасти друга?

- У императора хватает генералов. А в армии, сам знаешь, счет живых и мертвых идет на сотни. Тут проще отомстить, чем спасти. Если это что-то меняет для тебя, Эжен. Ев-ге-ний, - произнес бретонец по слогам, медленно, но все же ни разу не запнувшись, - то да, это больше личное дело, чем долг. Я понимаю, что сейчас не самое подходящее время просить об одолжении. Да и место, признаться, тоже. Но ведь ты не довезешь его до штаба, ты же сам видишь. А я до нашего лазарета - еще успею.
Раненый молча прикрыл глаза, он больше не прислушивался к разговору Шабо с русским офицером и был не в состоянии осмыслить странный факт их знакомства и каких-то почти приятельских отношений.
А над Борисфеном раскатисто загрохотало. На этот раз ядра не тревожили яблоневый сад, но ложились где-то неподалеку, подтверждая нехитрые рассуждения Огюстена о том, что мстить легче, чем спасать.
Не дождавшись возвращения парламентера, Наполеон дождался прибытия вюртембергской бригады. А потому, мысленно похоронив уже первого, немедленно отправил вторых в воду. И следом за ними - восьмой конно-егерский полк, тот самый, что два дня назад отбил у казаков маршала Нея. Это кардинально меняло расстановку сил на переправе: если до того французы двух потрепанных батальонов и двух рот имели дело с двумя егерскими и одним драгунским полком, после прибытия подкрепления они получали долгожданное численное превосходство над русским арьергардом.
- Ты зря отказался от редута, Евгений, - невесело пошутил Огюстен, прислушиваясь. - Очень скоро я и этого не смогу тебе предложить.

- Вот с этого и надо было начинать.  - невесело усмехнулся Оболенский и,  вскинув бровь, уже собирался было одобрительно прокомментировать сей исторический момент, когда француз наконец перестал коверкать его имя, как раздавшийся залп, так непохожий на предыдущие, заставил его замолчать. Он вздрогнул, и оглянулся в сторону реки, пытаясь понять, что же там происходит. И увидел как в воды Днепра на той стороне, не дожидаясь постройки моста входят солдаты. Разом выбрасывая мысли и об Огюстене и о пленнике, ужалила мысль о людях, отправленных на берег, и о том, что вместо того, чтобы торчать здесь, ему следовало бы быть там, но за деревьями, у кромки сада по-прежнему размеренно трещали единичные выстрелы, которыми драгуны снимали то одного, то другого сапера, и невозмутимый голос Реева, командовавшего стрелками. Ни паники ни ругани, это означало, что два полуэскадрона, отправленные на берег, по-прежнему выполняют предписанные им маневры "челноков" и не несут больших потерь, а значит у них есть еще немного времени. Только вот увы  - совсем немного.
Теперь и правда их задавят массой. Очень скоро. Лошади и густые сады дадут им, конечно, преимущество, но при таком перевесе в живой силе, французы попросту выставят такой плотный огневой заслон, что пробиться сквозь него будет невозможно. Солнце склонялось, но до заката было еще ох как далеко.
Удерживать берег, сколько будет возможно. Хотя бы на сутки задержать переправу...
Оболенский скрипнул зубами. За сутки их тут никого в живых не останется. Пленник, разумеется, так долго без врача не проживет. Да и что такого важного может сообщить этот пленник. Все они уже видят своими глазами. И выспрашивать о намерениях Бонапарта нет смысла, они и без того яснее ясного. Мысль о том, что надо бы и вправду поторговаться, использовать раненого генерала как заложника в попытке оттянуть переправу, или выменять его на русских пленных, вызвала у него горькую усмешку. Позорить свое имя, вступая в сделку с врагом? Да ни за что, лучше уж лечь всем тут, удерживая берег, чем торговаться и просить Бонапарта о сделке.
Он жестом подозвал к себе Мтыщева, указав взглядом на генерала
- Как его дела?
- Сами видите, вашбродь, пока сносно, но долго он так не протянет - отозвался драгун, с досадой оглядываясь на своего "пациента" как будто тот был в чем-то персонально виноват. -  С полчаса еще куда ни шло, а потом придется снять ремни, иначе руку всю гангрена ухватит. А если снять ремни - от кровотечения умрет. Знатно вы его рубанули, даже прижечь не поможет, шить надо, и быстро. И то не факт, что выживет.
- Сам зашить сможешь?
Вопрос был не риторическим. Лекарей в армии никогда на всех не хватало, и, зачастую, солдаты сами латали друг другу резаные раны, если те были поверхностны, пользуясь специально заточенной иголкой, которую искривляли над огнем, и обычной суровой ниткой, а то и вовсе сапожной дратвой. Результаты такого "лечения" зачастую были плачевны, но часто ими вполне можно было обойтись.
- Шутить изволите, господин полковник - драгун отер нос тылом кисти - Глубоко там, да и осколки кости торчат, чисто у ежа иголки.
Оболенский плотно сжал губы, и окинул взглядом остальных раненых. Те выглядели неплохо, и даже тот драгун, которого он помнил во время атаки, опрокинувшимся на круп своего коня, сидел у ствола старой яблони, поджав колени к груди, и смотрел в одну точку скорее со зверским, нежели со страдальческим выражением лица.
- Остальные?
- Жить будут, если раны не загорят. Ивсеву вон, брюхо продырявили, думал уж не жилец он, а нате, оклемался, даже пожрать попросил. Как переварил свою пулю, ей-богу. Кровь остановилась, так он и сидит, злющий правда, как черт.
- С чего злющий-то? - невольно усмехнулся Евгений - Радоваться вроде должен.
- Так с того, что жрать-то ему как раз и нельзя, а хочется.
- Господи, все бы у нас были такие проблемы. - вздохнул Евгений, машинально протирая саднившую грудь кулаком. - Генерал выдержит переправу обратно в город?
- В какой? - Мтыщев изумленно заморгал глазами. - В Смоленск что ли? Ну... Выдержит наверное, если от боли не помрет. А...
Оболенский поднял руку, пресекая вопрос, и кивнул на генерала.
- Затяни ему плечо покрепче, руку к телу примотай, чтобы выдержал. Да поторопись. - жестом подозвав другого солдата, распорядился - Приведи сюда лошадь этого француза. 
Драгун кивнул, заторопившись туда, откуда трещали выстрелы, а Евгений обернулся к Шабо, снова переходя на французский, со все тем же, кажущимся невозмутимым спокойствием.
- Постарайся не уронить своего генерала, когда повезешь его. Дать тебе носилок я не могу, у нас их нет.