Помещик Голынский дожидался прихода французов в своем особняке в Красном. Вновь и вновь перечитывая письмо брата, тайно доставленное через линию фронта. Если вообще уместно было говорить о какой-то «линии» в хаосе движения русских и французских войск по русским дорогам и, что еще волнительнее, русскому бездорожью. Письмо это могло стоить Михаилу Осиповичу весьма неприятного обвинения в сношениях с врагом, но, к счастью, русским было о чем беспокоиться и без семейной корреспонденции Голынских. Ян тем временем писал, что виделся с императором французов в Витебске, был всячески обласкан Наполеоном, затем беседовал с генералом Понятовским. Все, разумеется, вертелось вокруг заветной мечты каждого настоящего шляхтича - возрождения польского государства.
«Уверяю вас, брат мой, что мы, как никогда близки к своей цели, - писал старший из братьев Голынских младшему. -  И залогом ее станет победа французов в русской кампании. Надобно содействовать ей всеми доступными нам силами и средствами. Там, где более молодые и пылкие сыны Польши не жалеют живота своего, сражаясь плечо с плечом с солдатами Наполеона, нам стоит употребить все свое влияние на умы дворян и ту власть, что дает достаток, в поддержку французов. Тогда лишь мы добьемся желаемого…»
Деньги и влияние. Михаил Голынский прекрасно понимал, о чем речь, и ничуть не удивился тому, что французский император снизошел до встречи с помещиком. Голынские не носили громких титулов, и все же именно Ян позволил себе приобрести дворец Потемкина, в молодости он виделся с царицей Екатериной, а сам Михаил лично встречался и с императором Павлом, и с императором Александром. Им ли смущаться свидания с Наполеоном?
Так что когда три недели спустя, уже из захваченного французами Смоленска, Михаилу Осиповичу доставили послание от генерала Виллебланша с приглашением прибыть в город на аудиенцию с императором, а вместе с приглашением - почетный эскорт, дабы уберечь путешественника от любых возможных неприятностей в пути, Голынский лишь удовлетворенно ухмыльнулся в уже седеющие, но все еще густые усы: время его настало!
Он догадывался, что может понадобиться от него французским военным. То же самое, что нужно любой армии на марше: продовольствие и фураж. И, разумеется, порядок в губернии. Порядок и повиновение.
- Вы едете в Смоленск, папА? Прошу вас возьмите меня с собой! - подала за завтраком голос старшая из дочерей Михаила Осиповича, Катаржина. - Ты хочешь поехать в город, Клотильда? - принялась она теребить младшую сестру. Но та, взглянув на недовольно поджатые губы матери, отрицательно покачала головой. Катаржина же не слишком интересовалась мнением мачехи, предпочитая добиваться желаемого от отца.
Дочери Голынского были от разных браков, первая супруга его скончалась родами, и с возрастом хорошенькая Катаржина становилась все больше похожей на свою покойную мать. Которую Михаил Осипович (хоть он никому не признавался в этом) любил намного больше Терезы. Вторая женитьба пана Михаила была чистой воды расчетом, тогда как первая…
- И что же вельможная панна намерена делать в разоренном городе, полном военных. Глазеть на смазливых французов? - скептически осведомился Голынский. В кругу домочадцев он бывал резковат, слыл солдафоном и ничуть этого не стыдился, Вышедшего в отставку в чине полковника войска польского, Михаила Осиповича некоторые из русских соседей-помещиков за глаза назвали куда похлестче, разбойником. «Громче всех брешут псы, что боятся укусить», - отвечал на это Михаил Осипович и гнул свое. А вот дочерей при всем том избаловал, особенно старшую.
- Почему обязательно на французов, папА? Вовсе не на них. На поляков, на славного генерала Понятовского, - не согласилась с подобным обвинением в вопиющей ветрености помыслов Катаржина.
- Ну, раз на самого генерала, собирайся и прихорашивайся, - разрешил родитель, и вскоре коляска с роскошной упряжкой и парой крепких гайдуков на запятках тронулась в путь. Вооруженные слуги Голынского, повсюду сопровождающие своего барина, смешались с французами из присланного за ним кавалерийского эскорта: на мусью, как говорится, надейся, но и сам не плошай.

Оставим за рамками нашей истории рассказ о том, какое впечатление произвел на Голынских разоренный Смоленск, и все подробности разговора помещика с французским императором, ровно как и беседу с генералом интендантом Анри де Виллебланшем, потому как смысл ее был очевиден, а согласие Михаила Осиповича войти в состав новой профранцузской администрации смоленской губернии - ожидаемо. Когда мужчины, придя к согласию, уже пожимали друг другу руки, Голынский обратил внимание на несколько листов, исписанных русскими именами, на рабочем столе генерала.
- Списки русских раненых в наших госпиталях, - пояснил тот, приметив заинтересованный взгляд поляка. - Составленный по распоряжению генерала Ларрея, насколько его медики в состоянии были опросить этих людей, а те - внятно ответить. Должны быть отправлены в штаб, а оттуда - русским. А пока оказались у меня. Желаете взглянуть?
- Почему бы нет, - помещик с готовностью протянул руку за бумагами. На имена рядовых он внимания не обращал, солдаты - пушечное мясо. Офицеры - совсем другое дело.
- Знаете кого-нибудь? - спросил генерал.
- Удивительно, но знаю, - кивнул Михаил Осипович.
Арсений Казимирович Баратынский был, как и сам Голынский, польских кровей, даже с соседями, как и сам Голынский, уживался, как кошка с собакой. Неудивительно, что про семейство Баратынских Дмитрию Осиповичу было известно поболее, чем про иные русские семейства. Дмитрий Баратынский, гусарский поручик, определенно, сын Арсения. Знают ли его отец о том, где сейчас его сын?
- Что если я решу посетить ваш лазарет, генерал? Пропустят ли меня туда? - спросил он Виллебланша.
- Вы, господин Голынский, теперь в некотором роде член нового правительства, - усмехнулся тот. - Так что вам дозволено практически все.

Пан Голынский в молодости и сам был военным, так что раненные и умирающие не пугали его сами по себе. Однако в который раз уже напомнили о том, что пребывание в лазарете удручает куда более, чем наблюдение за самой кровавой схваткой. Ибо в сражении всегда присутствует некий героизм, жертвенность, сила духа и уверенность в необходимости происходящего, примиряющие людей с потерями и страданиями. Когда же бой окончен, на долю несчастных, сваленных, вот как тут, на полу и грязных тюфяках, оставленных своими более удачливыми товарищами поправляться или угасать по воле Божьей и силой собственной живучести, остаются только страдания. Иными словами, место во всех отношениях неприятное, где хирурги и санитары могут сделать очень мало, а грязь, голод, вши, горячка и антонов огонь, как говорится, правят балом.
Подле человека, которого он искал, похоже, суетился доктор, и Михаил Осипович пока еще не знал, хорошо это, или плохо. Быть может, молодой Баратынский - уже не жилец, и он только зря тратит свое время в этом представительстве ада на земле.
  - Поручик Баратынский? - Спросил посетитель скорее у врача, чем у самого раненого, кивая на бледного молодого человека с туго перетянутой повязкой грудью.
- Точно так-с, - подтвердил герр Миллер, озадаченный тем фактом, что солидного вида господин разыскивает Дмитрия Арсеньевича, но при этом не знает его в лицо. Не лучший вариант развития событий.
- Прошу прощения за то, что я вас не слишком хорошо помню, - Голынский учтиво склонил голову и обратился на этот раз уже напрямую к Дмитрию, отметив про себя, что тот в сознании и, кажется, не страдает от горячки, то есть вполне вменяем для беседы. - Чужие дети так быстро взрослеют. Полагаю, и вы меня не узнаете, Дмитрий Арсеньевич. Однако же я - давний приятель вашего отца. Михаил Осипович Голынский к вашим услугам, поручик, - отрекомендовался нынешний представитель власти в губернии, предпочитая полка оставить в стороне этот факт. 
- Не спрашивайте меня, как я узнал о вашем бедственном положении… Впрочем, в этот нет никакого секрета, я увидел вас в списках, подготовленных французами для передачи в русский штаб. В этот миг я подумал, что есть люди, куда более заинтересованные в вашей судьбе, чем штабные офицеры. Я говорю о вашем отце, разумеется. Его уже известили?

- Арсений Казимирович умер? - переспросил Голынский с нескрываемым и вполне искренним сожалением. Ему, раз уж генерал Виллебланш ожидает от него наведение порядка в губернии, понадобится поддержка хотя бы некоторых из местных помещиков, и Баратынский-старший мог бы быть одним из них. Возможно, именно этим умозаключением и было продиктовано участие Михаила Осиповича к Баратынскому-младшему. Оказать услугу сыну, чтобы расположить к себе отца. Теперь необходимость в великодушии отпадала, так что Голынский выслушал слова немца-врача со скептической полуулыбкой на холеном лице. Россия - не Европа, если попытаться расселить французских раненых по домам горожан или крестьянским избам, половине из них через сутки уже горло перережут. Возиться только с русскими? Вряд ли это будет справедливо и понравится французам.
Гость еще раз задумчиво оглядел раненого офицера. Сейчас он пытался вспомнить, сколько всего детей было у Арсения Казимировича. Один из сыновей тут, на больничной койке, еще двое - сестра и брат - пустились в бега с отступающей армией. Насколько он слышал, отступают они с боем, так что всякое может случиться. Право, Голынскому хотелось бы взглянуть на завещание, оставленное Баратынским, если оно вообще существует. Троицкое - недурное имение, которое можно, воспользовавшись оказией, прибрать к рукам. Он ведь теперь власть.
- Прискорбно это слышать. Прискорбно, - пробормотал Михаил Осипович. - Примите мои соболезнования, поручик. И все же, полагаю, в вашем имении остался хотя бы управляющий. Он мог бы передать для вас кое-какие вещи. Или деньги. Знаете, деньги многое решают. Даже в таком месте, как это.
И тут Голынский вспомнил. Про еще одного, самого старшего из сыновей Баратынского. Григорий, кажется. Именно он после смерти отца должен стать хозяином в Троицком. Итак, Григорий Баратынский. Тоже военный, если Михаила Осиповича не подводила память, служил где-то при штабе. Таких разыскать проще всего. Любопытно, как далеко распространяется братская любовь в этом семействе.
- А пока…Может быть, вам что-нибудь нужно, Дмитрий Арсеньевич? Доктор, как вы считаете? - обратился он к Миллеру.