*совместно*

Генерал Ларрей что-то наскоро записывал в своем дневнике, одновременно на скорую руку завтракая. Он был без мундира, рукава рубахи закатаны выше локтя. Залитый кровью не хуже, чем у мясника, длинный фартук хирург уже снял, но еще не успел отправить в прачечную, так он и валялся на полу мрачным напоминанием о том, какой ценой солдаты расплачиваются за славу.
Глаза Ларрея покраснели от усталости и нехватки сна, работы было немыслимо много, а помощи - непростительно мало, медикаментов и перевязочного материала - и того меньше. Они дошли уже до того, что пустили в дело бумагу вместо бинтов, потому что в этом брошенном русскими здании в разоренном дотла городе вдосталь было разве что бумаги.
- Носите косыночную повязку? Похвально, - врач узнал своего недавнего пациента, по долгу службы он чаще смотрел на раны людей, чем на их лица, но даже если бы он забыл этого полковника, то не смог бы позабыть его генерала, друга и любимца Императора. - И красивые женщины тоже… весьма способствуют выздоровлению. Сожалею, но вам придется подождать как минимум месяц, сударыня, прежде, чем этот офицер сможет носить вас на руках, - усмехнулся Ларрей, которому тоже не чуждо было ничто человеческое.
- У мадемуазель Ренуа есть к вам просьба, генерал, - сказал Шабо. - Я же со своей стороны прошу вас выслушать ее. 
- Ума не приложу, зачем столь молодой и цветущей особе могут понадобиться услуги полевой хирургии, - заметил Ларрей. - Но я слушаю вас, мадемуазель.
Он не стал напоминать, что спешит, и о том, что в его случае любое промедление - чья-то потерянная жизнь. Но все же рассчитывал на то, что посетители сами это понимают, полковник, во всяком случае.
Полин заговорила, и хирург нахмурился.
Подобно многим эскулапам, он не всегда воспринимал себя, как союзника Господа. Порой врач выступает его противником, силясь оттянуть кончину пациента и продлить его бренное существование вопреки утверждению, что длина земного пути человеку положена на небесах и противиться божьей воле глупо и бесполезно.
- Не могу сказать, что я в восторге от вашей просьбы, сударыня. Однако будем честны, в ближайшие несколько дней большая часть русских раненых умрет. Увы, тут я бессилен, для многих помощь запоздала настолько, что просто уже ничего нельзя сделать. И в свете этого присутствие священника - милосердие, в котором я не имею права им отказать. Я выпишу этому вашему отцу…
- Никифору, - подсказала Полин.
- Никифору, - повторил Ларрей. - Занятное имя… Итак, пропуск на неделю, мадемуазель. Все, кто переживут этот срок, смогут ходить в церковь сами. Когда война закончится.

Отредактировано Рассказчик (2018-01-23 21:31:08)

Огюстен не вмешивался в этот разговор, мадемуазель Ренуа, как выяснилось, была в состоянии позаботиться о себе сама. И не только о себе.
- Полковник, надеюсь, вы еще не вернулись к делам службы? - внезапно спросил его Ларрей.
- Никак нет. Официально числюсь на излечении, - подтвердил бретонец, уже догадываясь, что понадобилось от него главному медику Великой армии. - Я возьму отряд егерей, найду подводы и съезжу в Гнездово. Проверю, что там. А потом и на остальные мануфактуры. Надеюсь, мадемуазель Ренуа не откажется указать мне дорогу.
- Вы меня очень обяжете, - признал хирург. - Людей решительно не хватает.
- Но сначала я хотел бы справиться о состоянии генерала Бертрана.
- Прогноз утешительный. Но обстановка тут… Вы сами видите. Мы разместили генерала на втором этаже, в отдельной комнате. Можете побеседовать с ним, если хотите. И если он не спит.
- Скажите, как скоро раненого можно будет отправить во Францию? - поинтересовался Огюстен. - Я понимаю, что это дальний путь, и дороги оставляют желать лучшего. Но хотя бы в Польшу я бы предпочел перевезти его как можно скорее.
- Не доверяете российскому климату? - усмехнулся врач. - Что ж, правильно делаете. Если найдете подходящий транспорт, большую дорожную карету с мягкой подвеской, дня через два можно будет рискнуть. Разумеется, в мирное время я бы вам подобного не посоветовал. Да и не позволил. Но, в наших обстоятельствах, месье Бертрану лучше оказаться где угодно, чем оставаться в смоленском лазарете.
«Значит, подводы и большую дорожную карету, - повторил сам для себя полковник. - И пару звезд с неба в качестве упражнения в ловкости». Не исключено, что раздобыть звезды будет проще, чем дорожный экипаж. Впрочем, ему все равно ехать в Гнездово. Вдруг купец Усов привык жить с размахом?
- Что ж, Полин, выходит, судьба связала нас теснее, чем мы оба ожидали, - беспечно улыбнулся француз, предпочитая держать все свои тревоги при себе. - Хотите, я познакомлю вас с еще одним генералом?

*немножко совместно*

- С чего же мне обижаться? - искренне изумился Огюстен. В общем, и ему с  генералом Бертраном будет проще разговаривать тет-а-тет, чем в присутствии Полин. И мадемуазель Ренуа будет избавлена от тягостного зрелища. -  А вы знаете, что я  тоже знаком с доктором Мюллером? Передавайте ему мою благодарность за то, что он остался работать в лазарете. И вот еще что…
Шабо остановился у лестницы, где их пути должны были на время разойтись, и задумчиво потер подбородок. Начисто бриться левой рукой никак не получалось, щетина продолжала колоться.
- Прощу вас, справьтесь у него о состоянии поручика Баратынского, брата мадемуазель Мари. Она обрадуется новостям. Если они окажутся добрыми.
- А если нет? - вздохнула Полин, все еще остававшаяся под впечатлением мрачного прогноза генерала Ларрея.
- Тогда обрадуюсь я, - буркнул полковник, не удержавшись от желания немного подразнить девушку, явно принимающую всю историю семейства Баратынских слишком близко к сердцу. Не то, чтобы он всерьез желал брату Мари смерти. Но и афишировать свое участие в его судьбе не стремился. Мешок на голове и болезненные пинки по ребрам от угрюмого гусара с рыбным именем никак не хотели превращаться в просто историю, над которой можно посмеяться на биваке. Наверное, слишком мало времени прошло.

Огюстен представлял себе, как выглядят тяжелораненые, так что в палату к Бертрану заходил с улыбкой и бодрым «Вы держитесь молодцом, мой генерал!». Хоть человек на белых простынях (у него хотя была койка и белье, люди на первом этаже не могли похвастаться подобной роскошью) казался сейчас бледной тенью того Анри Бертрана, которого Шабо знал последние годы.
- Не трудитесь мне врать, Шабо, - слабым кивком головы приветствовал его раненый. - Я чувствую себя отвратительно.
- Будет еще хуже, мой генерал. Через два дня я отправлю вас с Витебск.
- Значит, на этот раз я не увижу победу французского оружия, - поморщился Анри.
- Зато вы увидите Фанни. И детей. Это не так уж мало, если задуматься. На победу я взгляну за вас, мой генерал.
- Не сомневаюсь.
Бертран прикрыл глаза, отдыхая. И гость терпеливо ждал, пока он соберется с силами.
- Мое воображение уже не успевает за вашими эполетами, Огюстен, - заметил, наконец, генерал. - Вы напоминаете мне меня самого во время египетской кампании.
- Должно же было когда-нибудь повезти!
- Я так понимаю, редут вы не сдали?
- Месье Оболенский не принял от меня этой жертвы.
- Ваш русский знакомый… Что с ним стало в итоге?
- Не знаю, мой генерал. Но надеюсь, что он жив.
- Я тоже. Перед отъездом мне бы хотелась увидеться с императором, - попросил Анри. - Если это удастся устроить. Если нет, я хочу написать ему письмо.
Он мазнул взглядом по повязке, поддерживающей правую руку его бывшего адъютанта.
- Но в этом, кажется, вы мне помочь не сможете.
- Капитан Лекуте говорил мне, что император неважно себя чувствует. Я попрошу его зайти к вам и записать все, что вы решите ему продиктовать.
- Император расстроен из-за Жюно, - тихо предположил раненый. - Это правда? То, что о нем говорят?
- Я предпочитаю не верить таким разговорам, мой генерал.
- Я тоже. Жан Андош никогда не был трусом.
Генерал снова закрыл глаза, и Огюстен понял, что ему пора уходить.

Отредактировано Огюстен Шабо (2018-01-25 07:23:46)

- Полин…
Бытие Дмитрия Баратынского напоминало кошмарный сон, от которого он всей душой желал пробудиться. И не мог.
Впервые получивший тяжелое ранение, поручик боролся за свою жизнь в переполненном ранеными и умирающими французском лазарете, где не хватало ни врачей, ни санитаров, ни медикаментов, ни перевязочных материалов. Несчастные жертвы амбиций двух императоров заканчивали свой путь земной в лужах нечистот, на жаре, облепленные мухами и лишенные всякой помощи. Когда гусар первый раз услышал о сгоревших заживо раненых в слободе, он испытал естественный для человека ужас, но два дня спустя готов уже был позавидовать мертвецам, раз и навсегда отмучившимся. Смерть в огне - смерть страшная. Но все же более быстрая, и оттого более милосердная, чем та, на которую обречены окружающие его люди, и русские и французы.
Дмитрий прекрасно понимал, что если бы ни присутствие доктора Мюллера, в силу личного знакомства выделявшего поручика среди прочих пациентов, его положение было бы еще ужаснее. А если бы ни визиты мадемуазель Ренуа, сделавшиеся для Баратынского некими своеобразными вехами, по которым он отмерял течение времени, то он бы полностью лишился воли к жизни и просто угас, как оплывшая к утру свеча.
- Вы пришли. Наконец-то.
Бурная радость, охватившая молодого человека, со стороны выражалась лишь бледной улыбкой, растянувшей потрескавшиеся от жара губы. И слабым пожатием руки, которой Дмитрию удалось перехватить руку пытающейся напоить его водой девушки.
- Время без вас тянулось вечно. Доктор Миллер говорит, что мне лучше.
«Но я совершенно этого не чувствую. В забытьи мне снится зима и снег, а пробудившись, я задыхаюсь от боли и духоты. И так повторяется каждый новый день, будь оно все проклято!»
Он послушно сделал несколько глотков, вода потекла на грудь по подбородку. Она, наверняка, находит это зрелище отвратительным: изнеможенный, обросший неопрятной щетиной, дурно пахнущий страдалец, куда делся тот блестящий гусар, которым поручик Баратынский еще совсем недавно имел все основания себя считать?
- Маша… Как там она?
… И «заботливый» брат, от которого сестре не дождаться ни помощи, ни защиты.

- Вы приютили ее у себя? Значит, вы ее нашли?
В груди поручика разлилось блаженное тепло облегчения. Он ни мгновения не сомневался в словах модистки, сразу поверил, что так оно и было, значит, Маша теперь не одна в захваченном врагом Смоленске. Не одна, и не в лапах французов. Какое счастье!
Чувства молодого человека, вероятно, столь ясно отразились на его лице, что Мюллер, наконец-то нагнавший пташкой упорхнувшую от его Полин, задумчиво покачал головой.
- Ваши визиты идут больной на польза, фроляйн Ренуа.
Русский язык его претерпевал странные метаморфозы, совершенно невозможно было удержать в голове все сразу, как только герр Мюллер начал много говорить по-французски, он начал безбожно путаться в русских падежах и окончаниях.
- Где вы нашли ее, Полин? - Продолжал расспрашивать Дмитрий. - На нашей квартире? А Прохор? А прислуга?
- Вам нельзя так много говорить, Дмитрий Арсеньевич, - безжалостно напомнил эскулап.
- Оставьте. Вы сами мне ничего не рассказываете, и мадемуазель Ренуа не позволяете, - разозлился раненый. И тут ж закашлялся, невольно прижимая руку к повязке на груди.
- Я вам рассказывать, - напомнил немец. - И вы сразу злиться. Теперь вы опять злиться. Я молчать для вашего же блага.
- Неизвестность убивает меня, - не согласился Баратынский. - Как же вы не понимаете?!
- Как вам будет угодно-с, - насупился герр Мюллер. - Мы все сидеть в овраге. Ночь. Потом утро. Многие раненые умирать, вы потеряли сознание от потери крови. Тогда я решать искать помощи. Но я совсем не различать солдат этой Великой Армии. Думал, что зову французов, оказалось, поляков. Они грабить город и совсем не намерены помогать. Наоборот. Собираться добить и обобрать всех русских. А потом появилась ваша сестра. С ней французский офицер. Полковник. Он усмирять мародеров и велеть перевести всех раненых в госпиталь. Это все, что я знаю, никаких таен.
- А потом? - не удовлетворился сказанным Дмитрий. - Маша, она ушла с этим офицером? Кто он такой, вы его знаете?

Отредактировано Дмитрий Баратынский (2018-01-29 08:59:22)

*совместно*

С мадемуазель Ренуа Огюстен столкнулся на выходе, как раз за минуту до того сакраментального момента, когда стоило бы забеспокоиться и задаться вопросом, о чем она так долго разговаривает с доктором Мюллером.
- Я понимаю, что прошу невозможного, - заметил полковник, - но, милая Полин, вы когда-нибудь имели дело с картами? Географическими, я имею в виду. А вернее, топографическими. Я был бы очень вам признателен, если бы вы хотя бы попытались указать мне на одной из них ту деревню, о которой вы говорили генералу Ларрею. Гнез-до-во.
Он, по слогам, старательно выговаривая, произнес непривычное название. Все названия в России казались французам непривычными и трудно произносимыми, но Шабо все же ухитрялся как-то их запоминать. Впрочем, ничего удивительного, если приходится каждую высоту, каждый мост и каждую деревеньку французской кровью поливать. Это чертовски обостряет память.
- На карте? - заволновалась Полин, чье образование, благодаря стараниям и щедрости отца, было недурным для мещанки и включало в себя кое-какие знания географии. Но при этом карты всегда напоминали модистке замысловатую вышивку, казались скорее красивыми, чем понятными. - Знаете, месье Шабо, я… не уверена. Но я думала, что поеду с вами и покажу дорогу. Вам ведь придется договариваться с русским купцом, он может не понимать и не говорить по-французски. Что же вы тогда станете делать?
Девушка уже настолько сжилась с ролью переводчицы, что предлагала свои услуги даже тогда, когда это могло оказаться опасным. А может быть ей просто не хотелось отпускать этого голубоглазого француза одного в неизвестность. Вдруг с ним что-нибудь случится? Этакое внезапное чувство вины на фоне недавней лжи, но что она может поделать, если Мари так решила.
- Тогда я расстреляю его за непонятливость.
Губы офицера дрогнули в слабом подобии улыбки, хотя ничего смешного он не сказал. Наоборот.
- Десяток-другой сабель или штыков пробуждают в людях удивительную сообразительность, Полин, - пооткровенничал он буднично. - Ваш купец поймет, что мне нужно, даже не сомневайтесь. А вы… Я не думаю, что поездка за город может оказаться опасной. Но и не исключаю такой возможности. И подвергать вас опасности я не стану.
Огюстен совершено не ожидал того, что мадемуазель Ренуа может попроситься с ними в эту сомнительную экспедицию. Необычная девушка, взрывная смесь очарования и истинно французского шарма с решительностью и настойчивостью. Для кого она старается на этот раз, снова для русских раненых? Какая удивительная самоотверженность.
- Давайте я лучше провожу вас в вотчину священника, за которого вы так радели перед генералом, - предложил Шабо. - Не могу… Нет же, просто не хочу доверять эту приятную обязанность Жаку.

*совместно*

Шабо не имел возможности слышать разговор Полин со своим знакомцем, однако самого знакомца полагал любопытным. Собственно, был он типичным представителем того загадочного «русского народа», с которым французам пришлось столкнуться в не менее загадочной России. Последним близким знакомством с этим народом для Огюстена был пожар в Троицком, а до того вспоминался некстати еще и мужик-предатель, что завел их в засаду... В общем, повода доверять таким вот косматым, кряжистым, глядящим исподлобья у полковника не было. Но мадемуазель, наверное, виднее, с кем дружбу водить. А ему самое время было задуматься о том, что за людей привлечь к экспедиции на мануфактуру, и стоит ли искать подводы в Смоленске и гнать их порожняком за город. Или положиться на то, что транспорт им удастся отыскать на месте, и волноваться о нем стоит не раньше, чем они разыщут хоть что-то, что имеет смысл увезти из Гнездово  в Смоленск.
Девушка тем временем возвращалась, и на ее хорошеньком личике столь явно проступали растерянность и тревога, что не спросить, в чем дело, было просто преступлением.
- Что случилось, Полин? - забеспокоился француз, с неодобрением поглядывая на мужика. Что такого этот недобрый вестник успел ей наговорить?
- Священника арестовали, - подавленно отчиталась мадемуазель Ренуа. Происходящее никак не укладывалось у девушки в голове. Ведь все же видели, все понимали, кто он такой. И солдаты в оцеплении у Успенского собора, и охрана в госпитале. И до сего дня и часа никто из французов не обращался со священнослужителем дурно. Почему теперь? Что он такого сделал, чем разозлил соотечественников месье Шабо?!
- Не понимаю, за что. Отец Никифор - божий человек.
- Раз арестовали, значит, было за что.
Огюстен не слишком удивился и тем более не спешил утешать Полин. О божьих людях, так уж вышло, он знал куда больше, чем мадемуазель. Помнил бретонских священников, прекрасно совмещающих сутану с саблей или пистолетом, сражающихся плечом к плечу с повстанцами, а после боя отпускающих крестьянам грехи и служивших мессу в лесах, вместо храмов. Да и в Испании, бывало, клир брался за оружие, не полагаясь более на слово божье. А самое неприятное, все они имели власть над умами своей паствы. В общем, реши русский поп повоевать с французами, он делался намного опаснее десятка солдат. Да и зачем, как говорится, далеко ходить.
- Помните, что рассказал нам генерал Ларрей о монахах из Троицкого монастыря? Их тоже пришлось по погребам рассадить, чтобы поостыли маленько. Может, и вашего батюшку черт под ребро подтолкнул вмешиваться в наши дела?
Священника он помнил. Тот не выглядел глупцом, но за паству свою радел вне всякого сомнения. Кто знает, до какой степени.
- В комендатуре разберутся с этим, мадемуазель. Когда у них руки до этого дойдут. Правда, пропуск пока отдать не получится.