Когда со стороны Смолигова ручья до них вдруг донесся громкий сухой хлопок оружейного выстрела, Маша невольно вздрогнула и испуганно припала к лошадиной шее. Звуки пальбы не были, да и не могли, конечно, быть для нее столь же привычны, как для Шабо – боевого офицера, прошедшего не одну военную кампанию, даже несмотря на все пережитое. Потому, следуя за полковником и его ординарцем, тоже, к слову, не слишком довольным решением патрона, хотя и по иным причинам, Маша пришпорила своего скакуна весьма неохотно, даже не столько подчиняясь данному Жаком распоряжению, сколько  влекомая надеждой осуществить собственное заветное желание – отыскать брата. Или его тело. Но об этом она предпочитала не думать, убеждая себя в том, что Дмитрий жив. А иначе она бы непременно что-либо почувствовала.
К моменту Машиного появления на краю оврага, оживленная дискуссия с теми, кто находился внизу, уже перешла в фазу активных действий. Не смея возражать приказу  французского офицера, ведомые герром Мюллером,  воодушевленным  внезапно обретенной в его лице поддержкой и потому вновь осмелевшим, поляки нехотя поплелись к лежащим без сознания раненым, шепотом цедя сквозь зубы ругательства. Следом, еще не веря тому, что, кажется, спасены, с трудом поднимались те из солдат, кто имел силы двигаться самостоятельно.
- Ну и чего мы с ними со всеми будем делать-то, а? – с сомнением взирая сверху вниз на всю эту картину, недовольно пробурчал Жак, которому совершенно не улыбалась идея заниматься, помимо поисков брата мадемуазель Мари, судьбами еще и этих русских. Собственно, ему было до сих пор невдомек, на кой ляд им вообще сдался даже и сам её пока еще неведомый брат? Ежу ведь понятно, что если мадемуазель так уж  пришлась по вкусу господину полковнику, то её родственник мужского пола, внезапно обнаружившийся среди живых, будет лишь мешать? Да только разве, поспоришь с ним, упрямцем, ежели чего себе в голову втемяшил?
Тяжело вздохнув, Жак  скосил глаза на  русскую мадемуазель, которая,  приложив ко лбу ладонь козырьком, чтобы лучше видеть против солнца, также внимательно наблюдала, как происходит эвакуация раненых,  и попытался в очередной раз сообразить, чего такого мог найти в ней его полковник. Худенькая, бледная, растерянная… словно воробей какой, прости господи: ни посмотреть, ни подержаться не за что!  И далась же она ему!
Маша, меж тем, действительно, была полностью поглощена происходящим на дне оврага. Разумеется, она узнала немца-доктора, который давеча приходил к ним, чтобы помочь месье  Ренуа, невольно подивившись, как причудливо тасует колоду ее судьба, опять и опять сталкивая с людьми, на новую встречу с которыми вроде бы и рассчитывать не приходится. Но лишь на одно краткое мгновение. Остальное же время она неотрывно следила за тем, как одного за другим, подбирают с земли и медленно вытаскивают наверх бесчувственных раненых, пока вдруг не ахнула, и не воскликнула, указывая пальцем куда-то вперед:
- Вон он! Я вижу его, это Дмитрий! – после чего, в одно мгновение соскочив на землю, не разбирая дороги, спотыкаясь и едва не падая, бросилась бегом вниз по крутому склону оврага.
Туда, где только что сумела, наконец,  разглядеть знакомый силуэт. 
- Митенька, дорогой! Братец мой любимый!.. Я нашла тебя, нашла!  – обливаясь слезами, прошептала она, рухнув на колени подле навзничь распростертой прямо у ручья фигуры, почему-то прикрытой гусарским  ментиком вместе с головой, словно труп. Еще не понимая толком, жив Дмитрий ли или нет,  Маша сорвала и отбросила прочь эту препону, ощупывая ладонями родное лицо, в котором, казалось, ни осталось ни единой кровинки, и одновременно прижимаясь щекой к груди, перетянутой окровавленной повязкой, пытаясь расслышать за ней сердцебиение. Вокруг в изумлении столпились ошарашенные её внезапным появлением люди. Но Маша их даже не заметила. Не выпуская Дмитрия из объятий и не сводя с него глаз, точно заклинание, она раз за разом повторяла: – Теперь все будет хорошо, слышишь? Ты ведь слышишь меня?! Ну, ответь же хоть что-нибудь… пожалуйста…

- Куда?! - запротестовал было Шабо, когда Мари, сломя голову, ринулась в овраг. Но останавливать ее было бессмысленно, а внизу девушке вроде бы ничего не угрожало. К тому же мадемуазель Баратынская, кажется, разглядела среди раненых того, кого искала. И это было изрядным везением, потому что сам Огюстен, как он понимал сейчас совершенно ясно, вряд ли признал бы среди прочих ее брата, которого видел ночью, и с которым обменялся за все время недолгого знакомства всего одной короткой фразой.
- Жак, нам понадобится подвода, - заметил он ординарцу.
- Может звезду с неба, господин полковник? - предложил в ответ тот. - Вам какую?
- В какой-то момент твои шуточки могут мне надоесть.
- Так разве я шучу? - молодой безансонец возмущенно шмыгнул носом, призывая в свидетели своей правоты унылый пейзаж недавнего пожарища. Телеги, подводы, кареты, коляски и прочие колесные экипажи исчезли из города в первую очередь, вместе с его жителями, разбегающимися от французов. Если уж искать их, то не в Смоленске, а где-нибудь в предместьях. Или возвращаться в обоз. Только сколько времени это займет?
- На берегу у моста саперы разгружаются, возьми лошадь мадемуазель, езжай к ним, попроси одну на время, скажи, что я верну, - велел Шабо.
- Тот испанец, которого вы, господин полковник, иногда читаете, высказался бы на этот счет куда лучше, чем я, - вздохнул Жак. - Уж он-то знал толк в безумствах.
- Чувство - это хищный зверь,
Вцепившийся когтями в разум?
- Тихо рассмеялся Огюстен. - Ты ошибаешься, дело совершенно не в этом. А теперь шевелись и делай, что велено.
Хотя может Жак и прав. Или Лопе де Вега. Или они оба.
Девушка заплакала, и француз тут же почувствовал странное раздражение.
Мужчины не любят женских слез, это общеизвестно. Но солдаты быстро к ним привыкают, потому что нигде женщины не плачут так часто и так горько, как на войне. Страдания делаются чем-то обыденным, а женский плач - да и бог с ним, как говорится. Но не в случае с Мари. Ему не нравилось, когда плачет именно она, это неправильно, и так не должно быть.
Шабо спешился, но пока он спускался, успел понять, что мадемуазель рыдает не потому, что они опоздали, и Дмитрий Баратынский мертв. До трагического финала еще дело не дошло. Какая жалость.
Неприязнь его к русскому была сильна, однако трудно испытывать ненависть к человеку, находящемуся в столь бедственном положении, как раненый гусар. В конце концов, они оба солдаты и поступают так, как поступают, по служебной необходимости.
- Довольно слез, Мари, - Огюстен наклонился, заботливо обнимая мадемуазель за плечи в попытке оторвать ее от брата и поставить на ноги. - Вы… мешаете санитарам.

- Как раз в лазарет мы их и отвезем.
Огюстен с трудом оторвался от созерцания склонившейся над братом Мари. С Баратынским она была другой, такой француз ее еще не видел, каждое движение девушки было преисполнено тревоги, заботы и нежности. Что она ему говорит? Наверное, смысл слов уже не важен, когда во взгляде произносящей их столько любви и надежды. Решительно, русский будет просто распоследним негодяем, если вздумает после подобного умереть. Ну а пока он жив, никому не под силу соперничать с ним за внимание сестры.
Шабо вздохнул.
Это было ожидаемо. Он бы сам первый удивился, если бы Мари поступила иначе.
- Генерал Ларрей разворачивает полевой госпиталь в городском архиве, - принялся объяснять он доктору Мюллеру. - Уверен, со временем лазаретов станет больше, но пока мне известен только этот. Что поделаешь, французская армия вступила в город всего несколько часов назад, мы делаем, что можем.
- Герр Ларрей? - оживился немец, заслышав об известном французском коллеге. - Я так много слышал-с об этом человеке. Увы, никогда не имел чести-с знать его лично.
- В таком случае у вас все впереди. Вы ведь врач, так?
- Да, но я не хирург. И тем более не полевой-с хирург.
- Ну так и мы не в поле. Послушайте, раз уж судьба задержала вас в Смоленске, почему бы вам не поступить на службу в наш госпиталь?
- Вы полагаете, это возможно-с? - смешался герр Мюллер.
- Я полагаю, это необходимо, - позволил себе настоять бретонец. - Куда еще вы направитесь среди этого пепелища? И как далеко уйдете?
Немец испуганно оглянулся на поляков.
Те продолжали укладывать и усаживать раненых на подводу, но доктор уже знал цену солдатскому послушанию. Сотрудничество с французами означало безопасность, а служба… Что ж, ему не помешает практика с ранениями, ни одну же подагру и лихорадку врачевать.
- Пожалуй, вы правы-с, господин полковник, - признал он. - И что же мне делать?
- Садитесь на подводу рядом с моим ординарцем и показывайте дорогу. Вы знаете город, я полагаю?
- Да, конечно. Правда, от него мало, что осталось…
Разумеется, все нуждающиеся в транспортировке в лазарет на одну подводу не поместились.
- Мы вернемся за вами, - пообещал раненым доктор Мюллер. Потом повторил свое обещание еще раз, по-французски. Шабо кивнул, подтверждая что так оно и будет. Предлагать мадемуазель Баратынской снова ехать верхом он не стал. Ясно было, что сейчас ее только силой можно было оттащить от брата.
Осталось спросить у польских солдат имя их командира, номер части и отпустить незадачливых мародеров восвояси. Если уж предстоит вернуться сюда, то с настоящими санитарами.

Их скорбная процессия двигалась медленно. И Жак понимал, что страдающие от ран люди - не дрова, и гнать не следует, и измученная лошадь была согласна с возницей, и само путешествие среди остовов сгоревших домов требовало осторожности. Чем ближе они подъезжали к плац-параду, тем чаще встречали импровизированные биваки или колонны солдат, марширующие через поверженный Смоленск. Огюстен рассеянно кивал в ответ на приветствия офицеров, рука некстати разболелась, ему снова отчаянно хотелось пить. А еще где-то в лазарете сейчас генерал Бертран, а на другом берегу Борисфена - Эжен Оболенский. Что если они…  В общем, бывают вещи о которых думать не хочется, а не думать - не получается.
Только у здания городского архива думать стало некогда, потому что там они окунулись в упорядоченный хаос переполненного госпиталя и сделались его частью.
- Еще русские? Этих на первый этаж в правое крыло, - прямо в дверях скомандовал санитарам врач в обильно заляпанном кровью длинном фартуке. - Скажите мне, что хоть кто-нибудь из них знает французский!
- С вашего позволения, я знаю, - подал голос герр Мюллер.
- Это доктор. Он немец, но хорошо говорит по-русски, - отрекомендовал своего спутника полковник.
- Прекрасно. Потому что мы не понимаем их, они - нас, а тут и без того вздохнуть некогда.
Тут эскулап увидел мадемуазель Баратынскую и протестующе взмахнул рукой.
- Ей туда нельзя.
- Раненый русский офицер - ее брат.
- Пускай забирает на домашнее излечение.
- Невозможно, - вновь вклинился в разговор немец. - Там серьезное ранение, нужно присутствие врача.
- Говорю вам, девице внутри делать нечего, - разозлился и без того измученный хирург. - Корпию щипать, белье стирать - это сколько угодно. А у нас она свалится без чувств у первого же ампутационного стола. Лазарет - неженское дело.

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-04-13 08:56:00)

- Почему бы вам не довериться вашему знакомому, Мари? - не торопясь давать обещаний, предложил Огюстен. - Он врач, он позаботится о вашем брате лучше кого-либо другого.
Оказывать полному отчаяния и мольбы голосу и взгляду было непросто, но француз понимал, что его соотечественник прав. В переполненном лазарете, куда со всех сторон продолжают подвозить жертвы вчерашнего и сегодняшнего боев, отдельная сиделка для одного раненого - непозволительная роскошь. К тому же сиделка, едва живая от усталости и неопытная.
Огюстен внезапно вспомнил Брюнн и санитара Мартена с его скупой и практичной заботой, равной для всех. Это было именно то, что необходимо. И раненым вряд ли стало бы легче, если бы рядом с каждым проливала слезы мать, сестра или супруга.
- О, я обещаю, что не отставлю-с господина Баратынского без присмотра-с, - поспешил добавить герр Мюллер. - К тому же вы сами видели, как он разволновался-с, увидев вас. А всякие волнения вредны-с.
Он ободряюще улыбнулся девушке, с благодарностью попрощался с офицером и умчался догонять своего французского коллегу. Безусловно, немец сочувствовал измученной и потрясенной свалившимися на ее плечи несчастьями барышне и испытывал искреннюю симпатию к ее брату, однако находил долгие разговоры неуместными там, где речь шла о жизни и здоровье людей. Он понимал, что принесет куда больше пользы, если немедленно займется делом.
- А вы сами, Мари, скажите мне, спали ли вы сегодня ночью? - продолжал расспрашивать мадемуазель Баратынскую Шабо. - Когда вы в последний раз ели?
- Обед… - Мечтательно протянул Жак. - Дело кончится тем, что яйца протухнут на этой адской жаре, и мы останемся ни с чем.
- Так вот, не лучше ли будет сейчас вернуться в ваше жилище? - Полковник помнил, что Мари говорила ему о том, что у ее семейства есть квартира в Смоленске. - Собрать необходимые вашему брату вещи, чистое белье, постель, быть может, лекарства… Уверен, пригодится абсолютно все, что найдется. Я думаю, что смогу изыскать для вас способ видеться с ним. Но не раньше, чем вы пообедаете и хотя бы несколько часов отдохнете. Чтобы ухаживать за раненым, нужны силы. А у вас их нет.
У Огюстена действительно сложился в голове некий план. Разумеется, он штабной офицер, и власть его велика. Однако главному медику Великой армии наплевать на чины, Ларрей никому не позволит без толку путаться под ногами у санитаров. Но раненый генерал Бертран, адъютант и друг императора, разумеется, заслуживает особого ухода, и его, Шабо, право об этом позаботиться и на этом настоять. Даже в переполненном здании найдется отдельная комната для высокопоставленного пациента, вряд ли хирурги будут против отдельной сиделки. Потом он распорядится перенести туда русского поручика, объяснит, зачем именно… Сестре Дмитрия придется ухаживать за двумя мужчинами, вместо одного, но это лучше, чем ничего.
- Так что же, Мари, вы позволите проводить вас до дома? Хотя бы для того, чтобы убедиться, что у вас все еще есть крыша над головой.
Полковник не знал, где именно находится квартира Баратынских, и пощадил ли ее пожар, однако понимал, что уже с утра по городу в поисках жилья для своих офицеров рыскают ловкие парни, вроде Жака. Домов в Смоленске осталось куда меньше, чем желающих хотя бы пару дней провести по-человечески, а не спящими в чистом поле по-походному.

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-04-15 06:06:20)

Ординарец Шабо был в этот момент уверен, что им нужно в прямо противоположную сторону. Губернаторский дворец, тот самый, в котором начал размещаться французский штаб, находился на той же самой площади, что и архив. Пройти прямехонько чрез биваки гвардии и вуаля, они на месте. Мыcль о еде и отдыхе делалась навязчивой, и Жак удивлялся упрямству своего офицера: кому будет лучше, если в своей бесконечной галантности новоиспеченный полковник попросту свалится с ног?
- Будет просто замечательно, Мари, если мы не заблудимся, - признал Огюстен серьезно, и ординарец, не выдержав, испустил страдальческий вздох. Попытка мадемуазеь улыбнуться была хорошим знаком, Шабо был признателен ей за выдержку, которую эта юная и хрупкая девушка демонстрировала в сложных жизненных ситуациях. С ней было… просто. То, что во время их первой встречи бретонец принял за сухость и даже надменность, сейчас ему, порядком уже измученному физически, казалось божим даром.
Между тем, мастеровой, вызвавшийся стать провожатым французов в их рандеву по Смоленску, воспользовавшись оказией, исчез еще на Митропольской. Теперь они оставили в лазарете доктора Мюллера, и, как ни крути, мадемуазель Баратынская оставалась в их обществе самым знающим город человеком. Тем более, что речь шла о ее доме.
К счастью, ориентироваться теперь было несложно. Улица Блонская одним концом упиралась в плац-парад, а вывеска магазина модного женского платья на перекрестке могла бы послужить Мари лучшим из возможных ориентиров.
В угол дома угодило случайное ядро, оставив большую опаленную выбоину, да и целых стекол на верхних этажах почти не осталось (за это стоило благодарить отступающую русскую армию, взорвавшую свой арсенал). В остальном здание неплохо сохранилось, правда в окнах его уже мелькали французские мундиры и слышался солдатский гомон.
- Тут? - уточнил Шабо, спешиваясь и передавая повод Аякса мрачному от голода и усталости Жаку. - Какой этаж? Идемте.
Они появились вовремя. Лаврентий и Авдотья, в спешке покидая квартиру Баратынских, оставили ее не запертой. Видимо в надежде на то, что молодая барыня, отыскав молодого барина, вернется туда хотя бы на время. Теперь же апартаменты Григория сделались легкой добычей победителей, им даже не пришлось вышибать дверь, чтобы забраться вовнутрь. На пороге спорили сразу два ординарца, кто из них наткнулся на эту квартиру первым, и, стало быть, чей офицер ее займет. Мимо них солдат вытаскивал в парадное увязанное в скатерть столовое серебро.
- Так, ты с вещами обратно, - остановил его Огюстен. - А вас двоих я не задерживаю. Оба во двор.
- Эта квартира занята, - без особой уверенности в голосе объявил один из солдат.
- Я знаю. Она занята под нужды генерального штаба.
- Но… Об этом не было никакой пометки на двери, - не сдавался ординарец, похвально преданный своему неведомому полковнику офицеру.
- Я был занят более важными делами, чем надписи на стенах, - не слишком церемонясь, Шабо продемонстрировал солдату повязку, через которую за время его долгой прогулки по Смоленску успела проступить кровь. - Но сейчас мы все исправим. Мадам, будьте любезны, принесите мне кусок угля из камина.
Полковник внезапно назвал Мари «мадам», это звучало солиднее и создавало вокруг нее дополнительную, хоть и иллюзорную, защиту в глазах мужчин.

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-05-04 05:08:39)

Появление Мари в передней ознаменовалось звоном и грохотом, с которым застуканный на грабеже рядовой вывалил прямо на пол позаимствованную из квартиры посуду. А затем стремительно ретировался, полагая, что легко отделался. У Шабо не было уже сил на угрозы трибуналом за мародерство и тем более на поиски патруля и претворение этих угроз в жизнь.
- Внизу увидишь ординарца с лошадьми, передай, чтобы пристроил их в конюшню, - велел Огюстен убегающему по лестнице солдату. Сам он в это время писал углем на стене напротив двери Баратынских предупреждение о том, что квартира реквизирована на нужды штабных офицеров. Не совсем правда, пока еще, и не исключено, что придется как-то подтвердить написанное действиями. Если бы только город не лежал в руинах…
Взглянув на свежую надпись, ушли, хмуро перешептываясь, и остальные желающие квартировать в жилище Мари, оставшиеся ни с чем. Справляться у маршала Коленкура о правомерности поступка штабного полковника они, конечно же, не станут, не в тех чинах. Но вернуться, чтобы убедиться, что в квартире и правда поселились какие-то военные, могут.
- А у вас неплохо, - заметил Огюстен, окончательно заходя вовнутрь и с кривой улыбкой разглядывая груду серебра на паркете. - Представляете, сколько непритязательных мужчин сочти бы за счастье ночевать под этой крышей, а не на улицах города, посреди пепелища.
У жителей Смоленска не было никакого права рассчитывать на покладистость французов. Завоеватели кровью заплатили за возможность оказаться тут хозяевами. И теперь уж не до галантности.
- Думайте, что хотите, но, по крайней мере, присутствие двоих вам придется потерпеть. Мы с Жаком поселимся тут. Так будет лучше. Для всех, - развил свою мысль Шабо.
Назначая мадемуазель Баратынской встречу «в храме», Огюстен не слишком задумывался о том, что произойдет потом. Потому что и самой-то встречи могло не быть. Но раз он отыскал Мари, то уж точно не для того, чтобы оставить на произвол судьбы. Признает мадемуазель это или нет, но и она пришла-таки в церковь, значит, нуждается в нем.
«Только для того, чтобы спасти этого глупца - своего брата», - некстати мелькнула вполне резонная мысль. «А значит, она не осмелится ссориться со мной», - добавилась вторая, откровенно циничная.
Бретонец устремил взгляд на осунувшееся девичье лицо и вздохнул. Господи, о чем он думает, откуда у Мари сейчас силы на ссоры. Да она едва на ногах держится.
Между тем миг тому упомянутый ординарец немедленно материализовался на пороге, с благостной бесцеремонностью разглядывая дорого обставленную переднюю.
- Конюшня чин по чину, даже запасы овса имеются, - отчитался он. - Какой-то русский с метлой что-то лопотал, но я его выгнал прочь, а ключики - вот они.
Безансонец гордо звякнул тяжелой связкой ключей.
Ясно было, что бой дворника с пронырливым французом закончился победой последнего.
- Жак, мы остаемся в этой квартире, - сообщил Шабо, хотя ординарец, наверняка, и сам уже об этом догадался, иначе зачем еще ему было велено возиться с обустройством лошадей.
- Спасибо за гостеприимство, мадемуазель, - заулыбался Жак, не слишком вникая в подробности договора полковника с русской. После того, как они столько возились с ней, это самое малое, чем девица могла им отплатить. - Это было так любезно с вашей стороны!
Огюстен, слушая рассыпающегося в благодарностях ординарца, невольно оперся здоровым плечом о стену. Как же он, оказывается, устал. Это все пепел и жара.
Первым неладное заподозрил Жак.
- Господин полковник? - подозрительно окликнул он своего командира.
- Пепел и жара, - рассеянно повторил тот, медленно, словно через силу моргая.
- А по-моему свинец был куда вреднее, - буркнул ординарец, предусмотрительно подхватывая Шабо прежде, чем тот свалится на пол. - Ну-ка, мадемуазель, где тут у вас имеется подходящая кровать или кушетка?