1812: противостояние |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » 1812: противостояние » Труба трубит, откинут полог, » Все под небом (16 августа 1812 года, Смоленск)
Участники: Гастон Ферье, Огюстен Шабо, НПС-ы, дальше будет видно
Время и место: утро 16 сетнября, подступы к Смоленску
Дополнительно: самоуверенность - недурная черта военного. Но иногда положение становится опасным.
Отредактировано Огюстен Шабо (2017-02-18 01:08:07)
Сны были отрывистыми, спутанными, не приносящими отдыха, как часто бывает, когда опасаешься уснуть слишком глубоко. Когда-то кто-то принялся трясти Огюстена за плечо, он расстался с этими скомканными сновидениями почти с удовольствием. Император не уставал повторять, что мужчине следует спать не более четырех часов в сутки, что ж, четыре, так четыре, спасибо и на этом.
- Майор, вас требует к себе генерал Коленкур.
- Э-эээ, который?
- Младший.
Огюст де Коленкур, его тезка, был главным распорядителем императорской квартиры, и по требованию подобных людей стоило являться без промедления в любое время дня и ночи. Сейчас, судя по всему, была ночь, или очень раннее утро, за пологом штабной палатки царила темнота. Шабо толкнул локтем спящего Ферье, но не стал ничего ему объяснять. Да он и сам пока ничего не знал. Просто на всякий случай.
- Я только что получил приказ императора перенести в город главный штаб, - без обиняков сообщил ему генерал.
- Простите?
Огюстену казалось, что проспал он все же четыре часа, а не, например, сорок. И за это время третий корпус уже взял Смоленск? Немыслимо.
- Мы получаем от маршала Нея уже третью эстафету по мере приближения его маршевых колонн к Смоленску. Никаких следов русских. Есть все основания предполагать, что они решили оставить город без боя, - пояснил Коленкур.
Шабо скептически поднял бровь, но кто он такой, в самом деле, чтобы оспаривать донесения прославленного маршала.
- Выезжаем немедленно, чтобы к утру нагнать наш авангард. Император полагает вас большим знатоком повадок русских, майор Шабо, поэтому вы поедете со мной.
- Счастлив служить императору, господин генерал, - кажется, император сильно ошибался на его счет, но, опять-таки, кто он такой, чтобы возражать старшим командирам? В общем, как начинал понимать новоиспеченный майор, произвести хорошее впечатление на Бонапарта не так уж сложно, куда сложнее впоследствии не разочаровать его. И если это произойдет, звезда его закатится куда быстрее, чем поднялась. - Я могу взять с собой нештабного унтер-офицера? - спросил Шабо. Будучи отягощенным неприятным опытом общения с русскими, бретонец предпочитал иметь подле себя человека, который гарантированно может с ними объясниться. - Он славный малый и недурно говорит по-русски. Второе, как вы понимаете, намного ценнее первого.
- Я не возражаю, майор, - возражать, кстати, было бы глупо, потому что при штабе имелся только переводчик с польского, и это, как французы уже успели заметить, далеко не одно и то же. - Переводчик нам пригодится. Пока я жду инспектора Денье, собирайтесь.
- Просыпайтесь, Ферье, мы едем в Смоленск, - в свою очередь «обрадовал» Шабо Гастона. - Причем, кажется, в буквальном смысле.
Солдат на войне мечтает о сне не меньше, чем о славе или награде, и если не досталось последнего, то нужно воспользоваться часами сна.
Гастон Ферье проснулся от толчка локтем и по привычке сначала прислушался, прежде, чем вскакивать на ноги. Звуков тревоги слышно не было, стрельбы тоже, поэтому он спокойно открыл глаза и, привстав, опираясь на локоть, увидел выходящего из палатки майора Шабо и еще чью-то фигуру, пойди, разбери сейчас чью.
Оставшись в одиночестве, у Ферье была возможность еще раз припомнить события последнего дня и все как следует обдумать. Выходило, что он теперь тоже при штабе? Надолго или нет и зачем, Гастон не стал рассуждать. На войне все мечты и надежды может разрушить либо сабельный удар, либо метко выпущенная пуля. Ценя редкий момент тишины, бригадир опять лег, но не для того чтобы уснуть, а напротив, он от души потянулся, чувствуя приятно отдохнувшее тело.
Когда в палатку вернулся Огюстен Шабо и окликнул его, то Гастон Ферье быстро встал, будучи уже полностью одетым.
- Смоленск нас заждался, майор, - ответил Гастон, застегивая портупею с саблей и ташкой. Перевязь с лядункой он уже перекинул, выходя из палатки.
Судя по темному небосклону, была еще ночь. Выпитый вчера коньяк окончательно выветрился из головы, благодаря вылитому на шею и голову вчера ведру холодной воды и нескольким часам сна, да ночной свежести.
Следуя совету, данному капитаном, а теперь уже майором Шабо, бригадир Ферье больше помалкивал, да держал ухо востро. Майор был прав, штабных он, как большинство строевых, недолюбливал. Недолюбливал, но за последний вечер успел проникнуться некоторым уважением. Шабо был прав. Штаб был сердцем Великой армии, гонявшей полки туда-сюда, словно кровь по жилам и артериям.
- Какой у нас приказ? – поинтересовался Гастон Ферье, когда оказался уже верхом и направлял свою лошадь, чтобы занять место в строю.
Насколько он мог видеть, весь лагерь французской армии пришел в движение, следуя приказам своих командиров. Маршал ней вел свои колонны в сторону Смоленска и Ферье надеялся, что русская армия перед тем, как принять бой прочувствует всю мощь французской артиллерии, которую диверсантам не удалось лишить снарядов и пороха.
Как помнил Гастон, то судя по карте, до Смоленска было около четырех с половиной или пяти лье.
- Хотите изюма? - вдруг спросил Гастон ехавшего рядом с ним майора Шабо.
- Я успел купить вчера у нашего маркитанта. Хороший изюм, хоть и с косточками. Ума не приложу где он его взял, но запросил недешево.
Гастон не особо любил сладкое, но все равно купил изюм впрок. Никогда не знаешь на что рассчитывать, на сухари или на конину. В походе не было возможности лечить раненных или захромевших лошадей, так благородные животные порой пополняли собой армейский рацион.
Отредактировано Гастон Ферье (2017-02-20 09:22:49)
- Не откажусь, - отозвался Огюстен, подставляя ладонь. Для того, чтобы хотя бы попытаться исполнить поручение императора, им предстояло еще изрядно трястись в седле. Почему бы не пожевать в дороге?
- Наш приказ - следовать за этими господами, - он кивнул на Коленкура и Денье, - оказывать им всякое содействие и, если понадобится, умереть, защищая их в бою - пояснил майор любопытствующему бригадиру. Прочее было пока неочевидно.
Им приказано перенести штаб в Смоленск, всего ничего! Как «знаток повадок русских», Шабо готов был, еще не видя ни укреплений, ни русских позиций, заявить, что с этим не стоит спешить, без боя французы город не получат. Но его мнения пока что никто не спрашивал.
- Бог с вами, Шабо, - отшутился молодой генерал. - Надеюсь, до этого дело не дойдет. Сопровождающий его инспектор смотров согласно закивал в темноте.
Сладкий изюм напоминал о теплых, солнечных и благодатных краях, об Италии, о совсем другой войне. Хотя, может, он был просто моложе?
Юный или повзрослевший, Огюстен все же не мог припомнить в итальянцах той неприязни, что он читал в глазах русских, мужчин и женщин, господ и их рабов. Теперь многое по-другому.
- Вы давно служите, Ферье? - спросил он молодого унтера. - Где успели повоевать?
Придерживаясь дороги, они обгоняли колонны своих соотечественников, дивизии третьего корпуса растянулись на марше, так что ясно было, что Великая армия не готова еще к большому сражению.
- Генерал, а когда выступают остальные? - не удержался от вопроса Шабо.
- Следом за нами, - отозвался Коленкур. - А передовые части Нея и Мюрата должны быть уже под стенами. Или и вовсе за ними, это было бы недурно.
- Боюсь, этого не произойдет. Русские не сдают города так легко, как австрийцы или пруссаки. Они больше похожи на испанцев. Я видел, как штурмовали Вену. Но и Сарагосу видел тоже.
- Не беда, майор, в нашей армии хватает и испанцев, и португальцев, и поляков. Вот пусть и разбираются между собой, - пробормотал Денье.
На рассвете, часов около пяти утра они добрались до большого поместья на берегу Днепра. Как выяснилось, все это принадлежало какому-то важному церковному чину. Архиерейский двор уже заняла французская пехота, но до Смоленска отсюда еще было далековато, так что солдаты не рассматривали многочисленные постройки в качестве подходящего укрытия в бою.
- Недурно, - воодушевился инспектор. - Вот превосходное место для ставки, все что нужно, под рукой. И по вместительности подойдет и для штаба, и для гвардии.
- Нам приказано искать место в городе, - напомнил Коленкур. Но все же отрядил вестового к Бертье, чтобы тот предложил императору взглянуть на их находку.
- Где же ваш маршал? - спросил Шабо у солдат - Где Ней?
- Наш маршал всегда в авангарде, - с гордостью откликнулись те, указывая куда-то вперед, через поля, по направлению к городу. Оттуда доносились звуки выстрелов, не слишком впрочем, частые.
Отредактировано Огюстен Шабо (2017-02-20 21:15:44)
- Я записался в кавалерию четыре с половиной года назад, - ответил Ферье, припоминая тот солнечный день, когда он поставил подпись под контрактом вербовщика и стал частью великой армии императора Наполеона.
- А первое боевое крещение получил в Экмюльской битве в апреле 1809 года. Это было незабываемо, скажу вам. В этой битве наши кавалеристы во главе с Пажолем изрубили до двухсот австрийских гусар и шеволежеров, а семьсот взяли в плен. За это бригадный генерал Пажоль был награжден командорским крестом ордена Почетного Легиона. И это он получил командование 1-й бригадой дивизии генерала Монбрена недели за три до сражения.
Ферье гордился тем, что судьба распорядилась так, что большую часть времени он служил под командованием генерала Пажоля, которого уважали не только рядовые, но и сам Наполеон, наблюдавший за боем в присутствии Бертье, Мортье и Коленкура, заявил: «Нет такого другого кавалерийского генерала, как Пажоль. Он не только умеет сражаться, но также умеет хорошо охранять себя и никогда не допустит, чтобы неприятель застал его врасплох…»*
- И далее я так и служил в 1-й дивизии, - подытожил Гастон Ферье, понимая, что если он начнет рассказывать о каждом сражении, то у майора Шабо терпение закончится раньше, чем изюм.
В том, чтобы ехать небольшим отрядом, обгоняющим колонны по дороге, а не тянуться среди отряда, соблюдая строй и держа темп, было что-то новое для Ферье. Была возможность посмотреть со стороны на все отряды, единой целью которых был Смоленск. Да то там Смоленск! Победа! Жажда победы и желание выполнить свой воинский долг, стремление к подвигам и славе – вот были основные черты французов армии Наполеона, в отличие от наемных армий.
- А я ведь мог стать лавочником, а не офицером, - весело усмехнулся бригадир, поправляя кивер чуть назад.
- Говорят, что король Неаполя и Испании когда-то мог получить за своей женой в приданое марсельскую лавку с шелком. Так, может я зря покинул торговца мануфактурой? – пошутил Гастон, от души улыбаясь при воспоминании, какое лицо было у его хозяина, когда он пришел в лавку за расчетом при полном военном обмундировании.
Так, за разговорами, уже под утро, они достигли берега Днепра. Небольшая остановка в покинутом поместье была как раз необходима. Лошади проявляли беспокойство, явно желая пить. Ферье успокаивающе погладил по шее своего коня, тянувшего повод.
Пока майор Шабо разговаривал с Коленкуром, бригадир привычно огляделся в усадьбе, прекрасно помня, как обычно располагаются дворовые постройки, а заметив мальчишку лет десяти или одиннадцати, присвистнул и поманил его рукой.
- Иди сюда, - вдобавок ко всему окрикнул он парня. Тот, услышав знакомую речь, подбежал сначала, а потом, испугавшись, чуть не дал деру назад.
- Стой. Вода нужна. Много. Лошадей поить, - стараясь правильно произносить слова, попросил Гастон.
Паренек, почесав одну босую ногу о другую, кивнул и побежал в сторону сарая. Обратно он пришел в сопровождении уже пожилого мужика в белой рубахе.
- Наши, это, наши. По-нашему говорят, - шептал мальчонка, а мужчина недоверчиво смотрел на французов по-хозяйски осваивающиеся во дворе.
- Барин? – мужчина посмотрел на Ферье лишь потому, что на него указывал мальчишка.
- Нам нужна вода для лошадей. Для четверых лошадей, - пояснил Ферье.
- Вашблагородь, а что это хранцузы тут хозяйничают? – спросил было мужчина, а потом хмуро осмотрев двор и не услышав ни слова русской речи осекся, насупился и замолчал.
- Колодец там, - наконец выдал он, махнув рукой в сторону.
- Раз там, то пойди и принеси, - начал терять терпение Гастон, зная, что время дорого.
Спорить, когда во дворе архимандрита Смоленского полно врагов, было глупо. Перекрестившись, мужик пошел к колодцу за водой и вернулся с полным ведром.
Со стороны были слышны выстрелы, и Ферье привычно уже представил себе работу конной артиллерии. Банниками прочищались жерла пушек, закладывался заряд, пальником поджигался порох и далее уже картечь или снаряды сами искали свою жертву.
- Разве русские оставили город? – не удержавшись, спросил Гастон, смутно веривший в подобное. Русские далеко не трусы, чтобы оставлять крепость за крепостью. Но, с начальством не спорят. Если надо найти место для ставки в Смоленске, они его найдут.
- Хотите напоить лошадь? Кто знает, когда еще удастся, – негромко обратился Ферье к Шабо.
Молодая ночь дышала туманом.
Над водою, стелилась легкая, прозрачная дымка, подвенечной кисеей укрылись бесконечные заросли прибрежного ивняка. Всадник спешился и повел коня в поводу по отлогой тропинке. Здесь уже не пахло кострами, навозом и нагретой за день землей. Щекотал ноздри запах влажной травы и цветущего камыша. Блаженная свежесть пьянила прохладой.
Долго искать не пришлось – веселый гул голосов над рекой вызвал острое желание присовокупить свое исподнее к сброшенным шароварам и кафтанам, которыми был сплошь усеян песчаный берег.
Казаки купали коней.
Мужчина присвистнул, подзывая ближайшего к нему молодца. Тот стоял по колено в воде, и, рыча от удовольствия, обливался с головой из ведра, но едва завидев офицера, вытянулся по струнке, как был, нагишом, запоздало сообразив срамоту прикрыть. - Здравия ж-жел-лаю… в-виноват в-ваше-в-высоко-родие…
Офицер рассмеялся, отмахнулся, отставляя приветствие не по форме:
- Ты мне, казак, сотника своего из Днепра выуди. Скажи из штаба.
Не успел договорить, как хлопчик, поднимая тучу брызг рьяно кинулся на поиски: - Матвей Григориич! Матвей Григорииич! – и пропал из вида, затерявшись среди казаков. Измученные дневной жарой, гвардейцы резвились с мальчишеской беззаботностью – от души плескались, въезжали в воду верхом, соскальзывали со спин коней, плыли рядом, держась за гриву. Неприхотливые и выносливые дончаки тянули над водой мускулистые рыжие шеи, шумно фыркали, возвращаясь на отмель, и снова шли в воду. У берега их любовно растирали осокой, сушили, холили и нежили…
Кто-то негромко затянул старинную казачью песню, один за другим ее подхватывали хорошо слаженные мужские голоса - полные горечи и прозрачной, светлой тоски. Тихая песня, отчего-то, до боли разбередила душу…
Летіла зозуля через мою хату,
Сіла на калині, та й стала кувати.
Ой, чого, Зозуле, ой, чого ж ти куєш?
Хіба ти, Зозуле, добро мене чуєш?
Матвей Григорьевич Храпов вынырнул из камышей, в шароварах, но еще без сапог, на ходу натягивая рубаху прямо на мокрое тело. – Здравия желаю, Вашевы… Алешка!..
Они обнялись, расцеловались.
- Ну-ну, вижу… цел, жив, здоров… братка…
- Не мог не повидаться с тобой, когда еще оказия выйдет… Вот, напросился вместо посыльного… Командование осмотрело подступы - земляные укрепления слабые. Николай Николаевич вознамерился защищаться в городе. Пехота сейчас за стены уходит, двадцать шестая на бастионе, вашим до рассвета в предместье оставаться, держать огни… Пусть думают, что мы все их тут ждем, авось не сунутся до утра… Нам время, время позарез нужно…
- А то нет, поддержим, - сотник недобро усмехнулся. Даже в полумраке было заметно, как хищно блеснули его глаза.
Якби не чувала, то би не кувала,
Про тебе, дівчино, всю правду сказала.
Ой, Боже мій, Боже, що я наробила?
Козак має жінку, а я полюбила.
- Матвей… - хорошо зная характер Храпова, штабист выдержал намеренную паузу, чтобы отдельно заострить внимание казака на следующем: - При нападении… конница должна отступить.
- Приятно слышать!– вспылил Храпов, зачем-то выламывая ивовый прут. - Донцы не раки - задом не пятятся!
- Это приказ генерала Раевского. – Сухо отчеканил Алексей.
- Да понял, понял… Пристал, как степной репей.
- Так что… не лихачь почем зря. Я еще на свадьбе твоей гулять собираюсь. Позовешь?
- А як вже… тильки после тебе! – хохотнул сотник, переходя на родной говор, и одобрительно ткнул друга кулаком в плечо.
Штабной рассмеялся, шумно выдохнул и надел кивер:
- Помню, помню.. «Ни богатый зипун, ни мошна дорогая, ни баба-раскрасавица не могут застелить казаку очи…» Добро. Сговорились, значит. Сперва ты у меня дружкой, а потом уж сразу я у «тебе» - передразнил казачий говорок штабист … - Все, Матвеюшка, пора мне.
- Тю!.. Да погодь трошки, скупнись хоть. Водица як молоко надойно. Хлопцы аж бегом тебе коня расседлають.
- Не время, братка, город укреплять надо. А коней мы с тобой еще в Сене искупаем!
Он вкочил в седло, въехал на пригорок, и все равно не удержался - обернулся. Храпов стоял на том же месте – босой, в белой рубахе, и грустно смотрел ему вслед.
- Спаси Христос, Алешка…
Офицер молча кивнул и повел рысака в сторону Смоленска.
За спиной, по-над рекою протяжным эхом лилась казачья песня.
Ой, Боже мій, Боже, який я удався,
На чужій сторонці за жінку признався
Не так же за жінку, як за дві дитини,
Розкололось серце на дві половини.
Предрассветной зарей казаки Храпова рассыпались аванпостной цепью на подступах к Красненскому - полусотня Матвея Григорьевича прикрывала предместье со стороны кладбища.
Бекеты из шести казаков засели в оврагах и предваряли линию застав и остальной сотни, составляющей резерв за насыпными валами и кустарником в буераках.
Перед дорогой встали у колодца, водой запастись.
Сунулись - ведра нет.
- Вот вже гадючи дети! – сетовал на местных подхорунжий, - Расхлебень их халабуду, цибарку вкрали!
- Да не от вас, сынки, вкрали, от француза, - раздался рядом старческий голос, обнаруживая меж коней старика, прытко ковыляющего с ведром.
- Да ты шшоо, батьку, нешто думаешь, у француза и ведра не найдется? – раскатился по опустевшей деревне казачий гогот.
- Найдется, не найдется, а поискать пущай поищет. Задарма я свово ведра французу не дам. –Твердо заявил старик, привязывая пропажу на место.
- А пошто ж ты, отец, в Смоленск не удрал? – развеселился Храпов, разглядывая деда.
- Что я в твоем Смоленску не видал? Молодуху с мальцами ночью услал. А я свое пожил - все одно помирать. А помирать дома надоть. – лукаво улыбнулся дедок. – А вы, сынки, того-этого, черпайте водицу-то, черпайте…
- Ну, бывай здоров, диду. Вот, держи, карауль до нашего возвращения. - вдосталь напившись студеной воды, Храпов самолично снял ведро и торжественно вернул хозяину.
Глаза старика вдруг сделались серьезны, он разом приосанился, как-то стал выше ростом и будто моложе.
А потом незаметно отсалютовал вслед отбывающей колонне гвардейцев.
Огюстен какое-то время разглядывал хмурого мужика с ведром. У русских есть «примета»: встретить человека с полным ведром - к удаче. Но, глядя не этого смурного типа, как-то не верится. Точно так же, исподлобья, смотрел на француза русский, который потом завел их с паном Тадеушем в засаду. И те мужики, что пытались кинуться с вилами на егерей в имении у Мари Баратынской, тоже. Вот так же.
- Я лучше из реки, - буркнул Шабо, направляя Аякса по тропинке к заросшему камышами берегу.
Очень рано, еще очень тихо, ветер дремлет в высоких травах, река дышит покоем, и только людям вечно покоя нет. Вот попробуй, глядя в темную воду, определи, где ты, дома в Бретани или за сотни лье от нее где-то на границе Европы и Азии. Не знаешь? Ничего, тот мужик с волчьими глазами тебе подскажет…
Потом они поехали дальше, через поле, оставляя слева от себя не деревеньку уже, а первое городское предместье, растянувшееся узкой полосой домов и пышных садов вдоль днепровского берега, все ближе и ближе подбираясь к красной кирпичной стене старинного кремля. В поисках Нея обогнали сначала одну марширующую с ружьями наизготовку пехотную цепь, а, чуть погодя, еще одну. Судя по бляхам на киверах, это «прогуливался» первый батальон 46-го линейного полка.
А затем маршал, окруженный небольшим кавалерийским эскортом, отыскал и нагнал их сам.
- Эй, штабные! Генерал, инспектор! Тут довольно спокойно, но ездить вчетвером под стены все же не стоит, - воскликнул он.
- А вот и вы, Мишель, - обрадовался Коленур. - Ну, что вы об этом скажете?
- Еще до вашего появления мы наткнулись на русскую кавалерию, но наши егеря прогнали русских за стены, - взор маршала, которого император заслуженно называл «Le Brave des Braves» пылал воодушевлением. Он видел внушительные крепостные укрепления, но разве это первый укрепленный город на пути их непобедимой армии? Раз тут появились штабисты, значит, скоро появится и Наполеон. Ней был убежден, что если пехота потрудится проснуться и немного поторопится, то завтракать все они будут уже в Смоленске.
- С тех пор идет вялая пальба, - продолжил он свой рассказ. - Я думаю, Огюст, город защищают остатки той русской дивизии, что потрепала Мюрата. Храбрецы, но их слишком мало, чтобы остановить нас.
Шабо промолчал. Собственно, он был не тот Огюст, с которым откровенничал маршал, Ней объяснял диспозицию генералу Коленкуру.
- Смотрите, Ферье, какая старинная стена, - не вмениваясь в разовор генералов, окликнул майор Гастона. - С тройным боем.
Он говорил тихо, но Ней его расслышал.
- Что? О чем вы? Вы инженер?
- Это адъютант генерала Бертрана, - пояснил Коленкур.
- Тройной бой - это три яруса для обстрела, - от себя добавил Огюстен. - Если начнется настоящая перестрелка, пехоте не поздоровится.
- Чтобы вести плотный заградительный огонь, нужны стрелки, - отмахнулся маршал. - А у русских нет людей. Вы сомневаетесь? Напрасно. Лучшая разведка - атака. Солдаты! Вперед!
Появление Нея взбодрило пехоту, и цепи перешли с шага на бег, а кавалеристы из 6-го конно-егерьского полка, сопровождавшие маршала, нетерпеливо гарцевали на месте, охваченные всеобщим предчувствием легкой победы. Шабо поискал взглядом купола русского собора: а вдруг и правда, один решительный штурм - и они в городе. Он привычно проверил пистолеты и задумчиво огладил рукоять сабли. Новая, непривычная еще, а ведь у каждой, словно у живого существа, свой норов. Вот бы повстречать где-то среди русских кавалеристов месье Баратынского и потребовать свою портупею обратно. Так нет же, по словам маршала, кавалерия сбежала за стены от егерей. Что за невезение!
Нынешнее утро казалось Гастону Ферье почти прогулкой. Еще не было августовского дневного марева, сады городского предместья радовали зеленью, вот только, как успел заметить Ферье, многие ветки яблонь были обломаны, и внизу не валялось даже падалицы, которую, скорее всего, съели лошади. Со стороны и продвижения колонн смотрелись иначе. Бригадир Ферье привык на марше ехать, держа строй, видя перед собой хвост передней лошади и едущих рядом всадников, когда единственным развлечением, кроме обмена фразами с соседом, было провожать взглядом проезжающих быстрым галопом вдоль дороги курьеров или адъютантов. А тут выпала возможность и самому, следуя за Коленкуром, Денье и Шабо обогнать пару колонн пехоты.
В этой штабной компании, бригадир не понимая, зачем он здесь и не имея иного приказа, как следовать с ними, чувствовал себя не в своей тарелке, но с интересом наблюдал за происходящим. Не каждому солдату французской армии выпадает возможность посмотреть на жизнь тех, кто посылает полки в бой.
Стены Смоленской крепости были видны издалека, возвышаясь на берегах Днепра. Можно было только посомневаться, что русские могли без боя сдать такой город и им запросто удастся выбрать место для штаба императора.
- С тройным боем? – бригадир Ферье посмотрел на капитана Шабо, а потом и еще раз на древние стены.
- Да, действительно, я не сразу заметил нижний ярус. Тут его скрывает зелень деревьев, но еще могу предположить, что как в любой крепости, в Смоленске есть потайные ходы, через которые можно незаметно вывести войска из города. Это лишь предположение, майор.
Их вполне мирный разговор об архитектуре и фортификации был прерван и Ферье оставил все свои размышления при себе. Он не был генералом, не распоряжался тысячей жизней, но если бы в его руках была такая крепость, то он использовал бы для защиты каждую башню, каждый ров около стены. Сейчас будучи солдатом французской армии Ферье размышлял, как бы он пошел в бой на эти стены, используя выигрышные для них стороны. Пусть их было не много, но они должны были быть.
«Пять… Десять… Двадцать…», - Гастон считал золотые и зеленые купола церквей, которые были видны за каменной городской стеной. Он успел досчитать только до двадцати трех, когда маршал Ней отправил в атаку и пехоту. Ней настолько уверен в малочисленности русских войск в городе, что, будучи недоволен медленным передвижением своего отряда, словно бог войны Марс появился среди своих стрелков.
Ферье мог сказать однозначно, что это было захватывающее зрелище и впору было действительно подумать, что сейчас Смоленск окажется в руках французов. Было видно, что стрелки Нея вынуждают русские отряды отходить. Еще чуть-чуть и император получит в подарок старую крепость.
Отредактировано Гастон Ферье (2017-02-27 17:10:47)
- Утро то какое… Серебряное... Шшо твои атишкеты… - Демин сдвинул снятый сотником кивер к молодцеватому кустику татарника. Басурманский цветок нагло красовался яркими пурпурными хохолками султан над ветвистым стеблем, вальяжно расправив по земле опушенные по краю, серопаутинные эполеты листьев. Дозорный сломил пушистый колосок, удивительно похожий на собственные усы – такая же метелка с сединой - маячил перед глазами, мешал вглядываться в просинь над ковыль-морем, серебристо-зеленым, разлитым до самого горизонта.
Было еще совсем тихо. Восхитительно тихо.
Казаки Храпова залегли в двухстах шагах за спиной, в яруге, густо заросшей высоким бурьяном. Залегли в самом что ни на есть прямом смысле – потонули в траве вместе с лошадьми. Выученные суровой степью, привыкшие к нуждам, непогодам, долгим засадам, выносливые и неприхотливые дончаки послушно прижимались к земле рядом со своими всадниками. Тихо-тихо лежали, шевеля настороженным ухом, точно волки в засаде: ни один ни всхрапнет, не фыркнет.
- От шо кажу я тебе, Матвей Григорич... дюже жаль мне такой рассвет французом поганить, - продолжал вторить шепоту трав десятник, - от день не жаль, ночь не жаль, а таке утро… таке утро дюже жаль… таким утром...серебряным... тильки о жынкиных пампушках зкучать…
- З маслом? – уточнил Храпов. Заложив руки за голову он лениво рассматривал растрепанное по небу облачное волокно - перистые нити, таявшую на глазах рединку альяную. Тонкую. Как мать на рубахи ткала.
- З маслом, - мечтательно ухмыльнулся в усы Демин. – Воротишься из ночного, жынка отстелит в светлице, на стол накроет, а сама все поближе, поближе сесть норовит… Щуть пухговку ма-ахоньку таку, перламутрову, спереди отстегнет - а там та-аки пампушки!..
Воспоминания казака прервал шорох – в буерак сполз молодой хлопчик из караульных.
- Матвей Григорич, - переводя дух, торопливо зашептал бекетный – француз прет!
- Тоже мне новость, Лучинкин, - спешно отрубил Храпов, поднимаясь на локте. – Кто, сколько?
- Пехота, Матвей Григорич. Немного пока. Атакуют. Пан подхорунжий передать просил – он пропустит их... Сначала, как тока завиделись, Тихон Андреич хотел пост снимать, потом передумал - мусью квелые, видать не обедавши, бес их знает, скока телиться станут, не оставлять же их без пригляду. Повременить решил, а тут враз шантеклер ихний нафуфыренный ка-ак выскочил с конницей, - красноголовый, шшо мой кочет. Руками машет, все на крепость кажет. Тихон Андреич меня к вам, я напрямки ковылями - про кочета доложить.
- Говорливый ты шибко, Ерошка. Дуй в овраг, скажи - поднимаемся. Глянем что за птица, заодно вольтижёра потреплем.
Красноречивее Лучинкина оказалась приветственная перестрелка сторон, окончательно стряхнувшая с казаков сторонние мысли.
Матвей стянул с плеча кафтан, сунул в седельную сумку. Достоинств новой уставной справы – все она ему казалось тесной! - Храпов так и не оценил, предпочитая идти в бой в удобной одежде. А белая рубаха еще и приметнее: казакам легче в пылу сшибки командира из вида не терять.
- Шшо? Не сверли меня зенками, - широко улыбнулся десятку Храпов, - слышал же, подхорунжего выручать надо. Давай сигнал.
Над холмами взвизгнул резкий, пронзительный свист, следом за ним, будто из-под земли, вылетела на простор казачья конница. Поначалу казалось, что поднялся из травы встревоженный табун диких лошадей, и, неуправляемый никем, с невероятной быстротой разлетелся по обширному полю. Наваждение было недолгим: замелькали за шеями коней черные смушки, дразнясь алыми языками, заплясали шлычки, холодно заблестели сабли – неслись на врага, подминая ковыльно поле, «степные кентавры» донского атамана Платова.
Отредактировано Матвей Храпов (2017-02-27 21:05:15)
… И тут же выяснилось, что невезение - это вовсе не отсутствие в поле русских гусар. Высокая трава всколыхнулась, и там, где миг тому сухо шуршал на ветру пепельный от зноя ковыль, восстала, разлетаясь широким веером, взмахом косы невидимого косаря, ранее незамеченная французами казацкая лава.
- Умеют же прятаться, дьяволы! - восхитился Шабо.
Невозможно было предугадать западню, только теперь, - слишком поздно для самонадеянно обогнавшего пехоту маршальского эскорта, - стало понятно, что от берега Днепра по полю змеится небольшой овраг, заросший бурьяном и полынью, надежно спрятанный от взора не слишком внимательного наблюдателя под пышным цветочным ковром сорных трав. Именно в нем, выжидая подходящего момента, притаились донцы. И подходящий по их мнению момент только что настал.
Под крики «Засада!» и «К оружию!», егеря вокруг Нея торопливо перестаивались, некоторые - кольцом вокруг маршала, прочие, пришпоривая лошадей, помчались навстречу казакам.
- Отступайте за пехотные цепи, мы их задержим, - воскликнул молодой офицер, обнажая саблю.
- И не подумаю, - сухо обронил Ней, невозмутимо извлекая из седельной сумки пистолет. - Сам не побегу, и вам не позволю разбежаться.
Для строевой кавалерии повадки бесстрашных потомков скифов были непривычны, боевой порядок казаков виделся хаосом, а остановить их было так же непросто, как удержать кивером вольный степной ветер. Но вспоминать о судьбе, постигшей кавалерию Себастиани, сейчас было не слишком к месту. К тому же для Шабо эта стычка с казаками была уже третьей за последние четыре дня, и в двух предыдущих победа осталась за французами. Он с удовольствием поделился бы этими утешительными наблюдениями со своими спутниками, но на болтовню не было времени.
Горький от потоптанной полыни воздух наполнился визгом шашек, - и нет, про этот режущий ухо визжащий звук не просто ради бахвальства рассказывают в салонах восхищенным и перепуганным барышням. Донцы часто вращали клинками на скаку, - прием, невозможный с кавалерийской саблей, там свободному движению кисти мешает гарда, - и металл пел, а голос его уподоблялся визгливому голосу некоего кровожадного одушевленного существа.
Как песок сквозь пальцы, несущиеся намётом юркие степные лошади просочились сквозь строй пытавшихся сдержать их егерей, ловко обходя французских кавалеристов с флангов. И вот уже они совсем рядом с окружившими маршала телохранителями. Ясное ж дело, один маршальский и два генеральских мундира привлекали казаков, как детей привлекают сладости, а сорок - блестки. Но и для остальных спутников Нея они готовы были расщедриться на гостинцы. Например, прямо на Огюстена надвигался крепкий и по-славянски светловолосый парубок, просто вот вызывающе белобрысый от кончиков длинных усов до кончиков ресниц, румяный и голубоглазый, бесцеремонно заходя слева, чтобы рубить сподручнее.
«И почему я не верю тебе, гарсон? Может, оттого, что в наших бретонских поверьях золотоволосы только ведьмы и духи холмов? А ты и есть такой, как они, только вместо северных дольменов тебя выкормила лукавая южная степь…»
И правда, оказавшись рядом, донец вдруг круто повернул лошадку и, лучезарно улыбнувшись, перебросил шашку в левую руку.
«Молодец, я так не умею», - мысленно похвалил Шабо и пристрелил молодого казака практически в упор, на это свое умение он давно привык полагаться.
Отредактировано Огюстен Шабо (2017-03-01 09:10:45)
Пока Гастон считал купола церквей, казачья конница поднялась, словно из-под земли и понеслась на тех, кто двинулся к стенам Смоленска. Вот и надейся, что русские оставили такой город без обороны.
Эх, казак, и кто тебя выдумал? Говорят, что казак и рождается, и живет, и умирает в седле. Бригадир Ферье тотчас припомнил казачий разъезд, встретившийся им вчера утром. Можно было бы записать в традицию начинать день в окрестностях Смоленска со встречи с казаками, но Гастон сейчас не был уверен, что эта традиция такая уж хорошая. Французы уже успели убедиться, что на казачьи войска не распространялось действие строевых уставов, обязательных как для французской, так и для регулярной русской кавалерии. Лавина несущихся на них казаков не напоминала привычного строя. Это было, подобно чему-то живому, бесконечно поворотливому и извивающемуся. Сущие черти! Но этот эпитет был скорее комплиментом врагу, чем сравнением с обитателями преисподней, если она существует, конечно. Излишней религиозностью Гастон не страдал, ни в рай, ни в ад он не верил.
Бригадир Ферье был готов в числе прочих прикрыть отход Нея, но услышав слова маршала о том, что тот и не думает отступать, с уважением посмотрел в сторону этого бога войны.
Егерям из шестого сильно досталось, но, при всей своей храбрости, они не могли сдержать всего натиска казачьей атаки. Казачий отряд с гиканьем врезался в гущу французских егерей, все больше и больше рассосредотачивая их строй. Была надежда, что 46-й линейный или другие полки подоспеют на этот аперитив перед сражением за сам город. Если нет, то значит, все достанется им.
Гастон чувствовал азарт завязавшегося боя, с досадой смотря, как егеря еле сдерживают строй и не могут остановить этой внезапной бешеной атаки. Руки сами по себе крепче сжали поводья лошади, которая была настороже и нервно подергивала ушами.
На рассуждение подоспеют к ним отряды или нет времени не было. Ферье еле успел отразить сабельный удар, неизвестно откуда появившегося казака. Казалось, что казаки были повсюду, окружая французов со всех сторон.
Двое из казаков неслись в ту сторону, где на солнце сверкали золотые маршальские и генеральские эполеты. У Гастона не хватило бы времени ринуться наперерез казаку, прицеливаться тоже, он выстрелил из пистолета наудачу. Использованный пистолет был второпях засунут за кушак, так как пришлось уворачиваться от еще одной атаки. У Гастона оставался еще один заряженный пистолет, но достать его времени не было. Последнее, что увидел бригадир Ферье перед тем как упасть, это казака, замахивающегося на него клинком. Он вовремя пригнулся и, развернув коня, сумел саблей полоснуть в бок нападавшего. А вот от удара пикой ему не удалось увернуться. Удар пришелся вскользь, и к счастью острие пики зацепилось за его ментик, накинутый на одно плечо. Это спасло жизнь Ферье, но, не удержавшись в седле, неловко свалился прямо под копыта своего коня, сильно ударившись спиной и чувствуя, как рукав доломана становится теплым и влажным.
Отредактировано Гастон Ферье (2017-03-02 23:31:49)
Самозабвенно, голосисто, с приплясом и присвистом звенели над полем веселые клинки – вовсю разгорелась кровавая перебранка! Не за ради куража бесовского, не из показной удали, из века в век, из рода в род – призывая во свидетели предков и Господа Бога - шел казак в бой, как на свадьбу. С пальбой, отчаянной джигитовкой, шумным гиканьем, боевым свистом, гарцевал станичник в обережном плясе по краю родной земли: выкормыш вольного ветра, пылкий и безудержный, он полагал своим долгом и правом защищать определенную Вседержителем границу Отечества, всякий раз выпивая до дна хмельную сладость марьяжной сечи.
Сколько раз увидишь врага, столько раз и убей: Храпов прорубался сквозь строй егерей к «дубкам» - кичливым гирляндам золотых листьев и желудей на синих мундирах. Нынче здесь он, Матвей Храпов, был границей и рубежом Отечества. И вся Россия – огромная, необъятная, от материных чернобривцев по пид хатою до Русского и Бобрового морей – сузилась для него до размера холма, который топтали чужие кони; до красной стены с тихими очами бойниц за спиною; до сраженного пулей двадцатилетнего Лучинкина, оказавшегося наивнее французского офицера, что закрывал сейчас собою горделивый маршальский бикорн в золотых позументах. Носителя хваленой двурогой шляпы хотелось бы взять живым, от офицера, издалека удивительно похожего на Алешку, придется отказаться.
«Извини, майор. Не я к тебе пришел.» - отдарил выстрелом офицера Храпов и тут же обрушил удар на голову подоспевшего к нему молодого французского кавалериста.
Краем глаза Шабо заметил, что седло бригадира Ферье опустело.
Вот опять он втравил парня в неприятности!
Что ж, если выживет, больше не буде корчить пренебрежительные гримасы при виде штабных офицеров. Их служба далеко не так легка и безопасна, как многие думают.
Егерей из маршальского эскорта осталась уже так мало, что Огюстену, столкнувшемуся с очередным ловким степняком, на выручку подоспел лично Коленкур, расчетливо-аккуратным движением опытного рубаки раскроивший казаку голову, пока тот увяз в схватке с первым их французов.
- Признайтесь, что вы по этому скучали, генерал! - оскалился Шабо. Его тезке было всего тридцать пять лет, на воинском поприще он начинал свою карьеру кавалеристом и был, говорят, бравым драгуном.
- Егеря Шастеля - олухи! - возмутился генерал, азартно сверкая глазами. - Одно слово резервисты!
Тут над ухом бретонца свистнула пуля, и была бы тут же позабыта, - ну, подумаешь, просто пролетела ближе прочих, а палили вокруг постоянно, - если бы не забористая двуязычная брань Нея. Маршал, - по рождению простолюдин, сын бочара, - прижимал ладонь к шее и не стеснялся в выражениях: доставалось и казакам и своим.
- Вон тот! - воскликнул Коленкур, острием сабли указывая Шабо на русского в белой рубахе, рукава которой уже были изрядно забрызганы кровью менее удачливых в бою французов.
- На белом маловато красного, - согласился Шабо, чувствуя себя задетым тем, что его не задело выстрелом. Прикрыть собой такого человека, как Ней - честь. - Надо исправить…
Он дал шенкелей Аяксу, поравнялся с уже падающим из седла молодым егерем, - голова бедняги была залита кровью, Огюстен почти узнал в нем себя самого под Аустерицем, но это не прибавило ему сентиментальности, - и тут же атаковал удальца в белом наотмашь по левому боку.
Справа фланкировали «дончихой» молодцы Демина - ломался, теснился француз! Подбирались казачки к генеральским мундирам, всего-то с десяток саженей до заветного пригорка…
Слева, среди отчаянной пальбы, раздался характерный свист подхорунжего – Тихон Андреевич Нечаев прикрывал левый фланг, сдерживая пехоту - сигнальный язык оповестил Храпова об усилении неприятеля.
- Демин! Слышал? Нечаев сейчас по «дубкам» слева ударит! Навались гуртом, рыжего берем и отступаем к погосту – в сумятице боя сотник слишком поздно заметил зашедшего с тыла француза и занесенную саблю. Гадать, каким образом оказался тут этот прыткий майор, было слишком поздно: Матвей ударил шпорами коня и откинулся в седле, уходя от смертельного удара. Французский клинок достал бок Храпова лишь кончиком острия, полоснув по коже, зато успел чиркнуть левый повод. Вскинувшись в седле, криком подбадривая коня, Матвей потянул поводья, поднимая и разворачивая дончака навстречу врагу. Надрезанный ремень лопнул – твою ж мать! – и повел жеребца резко направо, подставляя спину сотника под новый удар.
Сражайся он с обычным русским кавалеристом, Шабо может и сдержался бы от удара в спину, давая противнику возможность погибнуть в честном бою, а не по случайности. Но казаки были у бретонца на особом счету, и засаду под Дубовицей он не забыл, и ухмылки донского разъезда, с которым столкнулся, безоружный, вчера на рассвете. Нет уж, этим никакой пощады. Да и речь не о его или этого русского удальца жизни: если погибнет маршал, или, еще чего похуже, сделается добычей прытких степняков, позорнее истории просто не выдумать.
Майор привстал на стременах, замахиваясь, так, чтобы наверняка и больше не возиться. Фехтование в конной сшибке - удовольствие дорогое, убивать, если уж взялся за это неблагодарное дело, надо быстро. Французская сабля обрушилась сзади на шею и плечо сотника, глубоко врезавшись в плоть, и тут же, совместным усилием всадника и гарцующего под ним коня освободилась, выскользнула из раны, оставляя за клинком длинную кровавую полосу.
Тут конский топот сделался громче, и улюлюканье казаков разбавило многоголосое "Vive L'Empereur!" Это спохватился восьмой конно-егерьский полк из бригады Доманже, бросившийся на выручку маршальскому эскорту. Летящие галопом кавалеристы пронеслись сквозь цепи так и не успевшей добежать до места стычки пехоты и сомкнули строй, оттесняя казацкую лаву обратно к оврагу. Теперь уже атаковали французы, и они были изрядно взбешены наглой выходкой донцев. Вероятно, каждый рассуждал примерно так же, как Шабо. О том, сколь постыдно окажется для них всех пленение знаменитого и любимого армией маршала или его гибель от руки какой-то горстки русских казаков.
Огюстен со своей стороны предпочел доверить возмездие тем, кто так его жаждет, направляя Аякса обратно к маршалу. Недолгая стычка на холме вышла кровавой, конь недовольно всхрапывал, отказываясь ступать на разбросанные всюду тела казаков и егерей. Последних, - неприятное откровение, - было гораздо больше. Степняки в очередной раз преподали французам урок, продемонстрировав, насколько они опасны в бою.
- Ферье? Вы живы?! - громко позвал майор, вглядываясь в павших и упавших из седел, и надеясь, что молодой бригадир отыщется в числе вторых, а не первых.
- Подумать только, - хрипло расхохотался Ней. - А меня он об этом даже и не спрашивает.
- Я не смею усомниться в том, что такой человек, как вы, неуязвим в бою, - отсалютовал окровавленной саблей Шабо. Маршал и правда легко отделался, пулю остановил высокий плотный воротник, расшитый теми сами золотыми «дубками», к которым так рвался сотник Храпов.
Отредактировано Огюстен Шабо (2017-03-11 08:19:03)
Ферье попытался подняться, как только понял, что руки и ноги целы, да и шею он к радости противника тоже не свернул. Его конь, лишившись седока, не унесся прочь, а остановился и подошел ближе, виновато опустив морду и переступая с ноги на ногу.
Сабля лежала рядом, и бригадир Ферье поднял ее в первую очередь, готовясь если не нападать, то защищаться.
За время его падения ситуация театра боевых действий сменилась. Восьмой конно-егерьский опередил пехоту и существенно потеснил казаков.
Поймав поводья, Гастон Ферье встал, немного пошатываясь, словно после доброго застолья. Подняв упавший ментик и встряхнув, Гастон надел его в рукава, как, собственно говоря и полагалось в боевой обстановке перед атакой. Шнур, удерживающий ментик от сваливания порвался, с мясом выдрав кусок сукна.
И как было чертовски приятно услышать, что кто-то окликнул его по имени. Хотя, почему кто-то? Капитан Шабо, успевший за последние сутки стать майором.
- Да, майор, жив, - откликнулся Ферье, вскакивая в седло лишь слегка морщась от жжения в левом плече. Кроме всего бригадир осознавал всю неловкость падения из седла на глазах самого маршала Нея и его эскорта. Каждый кавалерист должен быть готов к бою в любой момент, тем более сопровождая вышестоящих по чину. Развевающийся ментик скорее сыграл злую шутку с гусаром в бою, чем спас жизнь. Он, задержав удар пикой, нарушил его равновесие в седле и позволил сбросить на землю. Впредь наука не пренебрегать уставными правилами ношения мундира.
- Бригадир Ферье, из первого армейского корпуса генерала Пажоля, - Гастон склонил голову перед маршалом Неем и по примеру майора Шабо отсалютовал саблей, на которой еще оставались следы крови.
- Майор Шабо, я вашем распоряжении и жду приказа, - отрапортовал Гастон. То, что они сейчас беспрепятственно въедут в Смоленск и найдут место для штаба императора, походило уже на плохой анекдот. Засада казаков лишь малое предупреждение русских о том, какое «гостеприимство» может ждать французскую армию в древнем городе. Получалось, что покинутое поместье архиерея на данный момент лучшее место для ставки Наполеона.
Отредактировано Гастон Ферье (2017-04-05 16:11:05)
- …Божества Твоего, Спасе, малу зарю обнажив, совозшедшим с Тобою на гору, премирныя Твоея славы сотворил … - голос служителя алтаря Божиего возносился под купол, в центр лазури между землей и небом, соединялся со светом, льющимся через прорезанные окна в барабанах глав. - … привлекл еси любовию мя, Спасе и пременил еси Божественным Твоим желанием…
В храме было не протолкнуться.
Всю ночь не затворялись врата церквей и главного Кафедрального собора Успения Пресвятой Богородцы - среди отчаяния и метаний, среди хаоса и паники, охватившей горожан, совершались непрестанные моления, всенощное перерастало в заутреннюю, народ – от мала до велика тянулся в храм, воссылая молитвы к Всевышнему.
Близилось Преображение Господне.
Вторая бессонная ночь (прошедшую, приученный смолоду разделять с простыми солдатами все трудности походной жизни, Николай Николаевич Раевкий провел на коне) давила тяжестью великой ответственности. Дело, возложенное на сорокалетнего генерала, не давало сомкнуть глаз. Дело, от которого зависело многое, а возможно и вся война… Буквально за несколько коротких часов светлой, месячной ночи он сумел организовать оборону Смоленска, размещая войска и орудия: на кронверк было выставлено восемнадцать орудий, два обстреливали дорогу по Днепру, двадцать четыре пушки перед кладбищем и двадцать четыре орудия в самом форштате. Восемь батальонов двенадцатой дивизии получили приказание поджечь дома и отступить, если неприятель сделает нападение и будет усиливать атаку на предместье. По стенам разбросан Виленский полк и несколько сот выздоравливающих, собранные из госпиталей. Пехоте, стоявшей очень выгодно, Раевский приказал ни делать ни шагу для преследования неприятеля, если он будет отбит, дабы не ослабить себя, расширяя поле битвы. Пришедшие ночью Новороссийский драгунский и Литовский уланский полки в предстоящем сражении были практически бесполезны и потому посланы с казаками в разъезды по левому флангу.
- Нам выпало великое счастие, – оборонять Смоленк, господа. Будем же сражаться, с твердым намерением погибнуть на сем посту спасения и чести. - Вместе со своими сыновьями – 17- летним Александром и 11-летним Николаем, в окружении многих офицеров, генерал Раевский поднялся на самую высокую точку Смоленска – соборный холм, над которым словно парил, возвышался, венчающий город Храм. Отсюда открывался прекрасный вид на город и живописные окрестности, охваченные туманным утренним светом.
Изнутри храм казался еще более огромным, чем снаружи, несмотря на это в соборе яблоку было негде упасть. Но не с яблоками, не с медом, не с пирогами и колосьями – со многими слезами шли в храм смоляне в предпраздничный день Великого Спаса. Шли поклониться древней святыне – Одигитрии, «Путеводительнице» - чудодейственной иконе Смоленской Матери Божией, наставляющей на истинный путь и ограждающей от врагов. Принесенная в соборную церковь семь столетий назад еще Владимиром Мономахом, родовая святыня русских князей, по Преданию была вывезена из Святой Земли в Византиду, где наделила источник монастыря Одигон способностью исцелять незрячих, многократно защищала городские стены Царьграда, ею Багрянородный василевс Константин благословил брак своей дочери с сыном Ярослава Мудрого, ее святой образ подсказал православному воину Меркурию путь спасения Смоленска от полчищ Батыя…
- Да воссияет и нам грешным, Свет твой неприступный! - осенив себя крестным знамением, генерал обернулся к штабному офицеру Барклая, оставленному главнокомандующим при Раевском, - Алексей Григорьевич, голубчик, поднимитесь для верности на колокольню, уточните обстановку.
Алешка пробрался через толпу, нашел низкую сводчатую дверь колокольни, и ярус за ярусом преодолел неудобные скользкие ступеньки до самой верхней площадки, где находилась звонница. Наверху его встретил ветер, словно незримый суровый страж дернувший сразу со всех сторон, и крепкий еще с виду, разменявший шестой десяток бородатый звонарь, вокруг которого вертелся тощий белобрысый мальчишка с горящими от любопытства глазами.
Старик уже стоял на помосте под аркой и налаживал на руку связанные одним узлом веревки от малых зазвонных колоколов.
- Утро…доброе… – кашлянул, унимая сбившееся дыхание, Алексей. – Здравствуйте.
- И тебе не хворать, служивый. – добродушно ответил звонарь.
Алешка осмотрелся по сторонам, он испытывал странную сильнейшую неловкость, будто самым нахальным образом вторгся в Святое Святых и отвлек разговором предстоящего перед Ликом Всевышнего первосвященника, готовящегося огласить сокровенное имя Сущего – непроизносимый тетраграмматон. Остроносый, верткий мальчишка, напротив, не выказывал ни тени смущения и галдел без остановки. Рискуя свалиться с перилл ограды, он свешивался то с одной стороны колокольни, то с другой, с замиранием сердца, глазами вымерял расстояние до земли.
- Деда, а там на холмах - наши?
- Нет, - не отвлекаясь от своего занятия ответил звонарь. – Там враг наш, Наполеошка.
Мальчишка с недоумением окинул взглядом надвигающиеся на город французские колонны, пытаясь уложить в своем умишке многоголовую и многохвостную Великую Армию в единый образ.
- А мы побьем его?
- Побье-ем, Яшка. Сигизмунда побили и Наполеошку побьем.
- Деда, смотри! У оврага наши Наполеошку рубят.
- Казаки поди…
- Деда, он большой. А если он всех наших побьет? Тогда и мы умрем?
- Может и умрем, Яшка, а может и нет. Все под Небом. Только без року смерти никому не будет. Ни нам, ни Наполеошке.
- Деда, а ты дашь мне в колокол позвонить?
- Дам, Яшка. Сегодня дам…
- И в самый большой?
- И в самый большой… Ну-кась, поди сюда... Прыгай на педалю враз двумя ногами.
Офицер шагнул к периллам, меняя на посту пацаненка, с охоткой метнувшегося к деду, и жадно впился взглядом в пятно кавалерийской сшибки у Красненского. На душе кошки скребли.
Небо расколол удар тысячепудного праздничного колокола.
Оглушительный, ужасный, круглозвучный медный рев, от которого нельзя не вздрогнуть, от которого в ломило ушах. Огромным серебряным колесом покатился по-над землею. Бамм!!!
Взмыли ввысь с окрестных дерев стаи встревоженных птиц…
«Благовест!» – в последний раз вскинул Матвей Храпов к небесам очи и рухнул на шею коня. Привык аскаляться казак смерти в лицо, а она его со спины укусила…
Удар. За ним второй, третий… Вещий набат, возглашающий всеобщее воскресение.
Бамм!!! Бамм!!!
Так звонили звучные колокола Полоцка, слышные даже в Киеве.
Бамм!!! Бамм!!!
Мерный голос Благовеста наполнял воздух торжеством и радостью, созывая всех живущих и дышащих на молитву.
Бамм!!!
Раскинулась над престолом земным сень небесная! Засияли в первых лучах зари золотые купола.
Густой голос Благовеста мелодично подхватили малые зазвонные и средние подзвонные, пока не запели все тринадцать – и полился над городом, над крышами домов, над древней стеной, в резных наличниках, над полями-ковылями, над бегущими в атаку цепями чистый и мягкий малиновый звон…
Отредактировано Матвей Храпов (2017-03-13 00:04:31)
- Ого, как ударили!
В Смоленском храме зазвонили колокола, перекрыв густым тягучим звоном ленивую трескотню перестрелки. Русские жили по своему календарю, и хоть были, безусловно, христианами, - Шабо видел в их храмах распятия, - но праздники их не совпадали с католическими. И потому не страдающие от излишней скромности французы предпочли принять колокольный перезвон на свой счет. В их честь звонили колокола в Риме, Неаполе, Мадриде, Вене и Праге. Так почему не в Смоленске?
- Чего вы ждете? - Рявкнул Ней, недовольный тем, что кавалерия их обгоняет. Егеря теснили казаков, - те россыпью отступали в обход оврага к воротам, - сзади, тяжело дыша после быстрого бега, накатывала пехота, неустрашимый маршал пришпорил коня, остальные были вынуждены последовать за ним. И после короткой скачки оказались прямо у крепостного рва, так близко от стены, что можно было рассмотреть каждый кирпич в древней кладке и лица людей, мелькающие в бойницах.
- Полагаю, кавалерии тут больше нечего делать, - заметил Коленкур. - Пока лошади не научатся летать. Нужны лестницы. И хорошие лестницы, маршал.
- И артиллерия, - добавил Огюстен.
- Пехота справится. И начнем с разведки боем во-он туда.
Ней указал на большой звездообразной формы земляной бастион, выступавший из крепостной стены. В этом месте действительно, солдаты могли, хоть и с трудом, взбираться вверх по насыпи.
- Чувствую, не свезло сегодня пехоте, - едва слышно пробормотал Шабо.
Со стены захлопали выстрелы, и егеря отступили с линии огня обратно за овраг, туда, где до них не долетали вражеские пули, а пехотинцы развернулись, перестраиваясь перед заинтересовавшим маршала бастионом. Подальше отъехали и штабисты.
- Значит, все-таки тот большой дом местного священника, - решил Коленкур, здраво взвесив все шансы.
- Это почти Смоленск, - невозмутимо добавил инспектор.
- К тому же пока только раннее утро. Возвращаемся. Еще успеем колоколов наслушаться.
Огюстен немного сожалел о том, что его участие в сражении так быстро закончилось, и Резо с Шастелем обойдутся без них. Но у штабных офицеров свое расписание, к тому же, генерал прав, день только начинается.
- Жаль, что казаки не сдаются в плен, - поморщился он. - Могли бы удовлетворить наше любопытство в отношении числа защитников города.
- Они может и сдаются, - все еще недовольный наглым нападением маршал слез с коня, чтобы ему перевязали шею. Царапина была неглубокой, но мундир пачкала кровью изрядно. - Только кто их берет? По-французски среди этих дикарей не разбирает никто, даже их офицеры.
- У нас есть переводчик, - майор указал на Ферье.
- Подумать только. Что ж, если в будущем подвернется кто, велю изловить и презентовать вам. Переводчик, значит, - он с интересом оглядел молодого гусара. - Бывает же. Он что, поляк?
- Это не набат, а праздничный звон, - заметил вслух бригадир Ферье, прислушиваясь к колокольному перезвону. – Не иначе, как у них большой церковный праздник.
Гастон Ферье не был ревностным католиком и если и посещал церковь, то от случая к случаю, который случался чаще всего раз в году на Рождество. Конечно, живя в Париже с матерью, Гастону волей-неволей приходилось сопровождать мадам Ферье в церковь по воскресеньям, но особого трепета от запаха ладана и пресных облаток Гастон не испытывал. Это было частью его жизни и не более. В армии же было все иначе. О Боге вспоминали не только по воскресеньям и постным дням, во время сражений молитвы были куда короче и куда более искренны, чем на долгих церковных службах.
Преследование остатков казачьего отряда почти вплоть до крепостных стен, имея численный перевес, могло бы показаться легкой прогулкой, если бы не выстрелы со стен города, вынудившие всех отступить за линию оврага.
Бастион, как и другие укрепления Смоленска, производили серьезное впечатление, бригадир Ферье, мог бы поспорить, что в один день даже великой французской армии не взять город, если не случится чуда, а в чудеса на войне приходилось верить куда реже, чем в детстве. Хотя, этот бастион еще не показатель, наверняка в стене найдутся менее укрепленные места. Но, все свои мысли Гастону, оказавшемуся в непривычном ему окружении штабных офицеров, приходилось сегодня оставлять при себе. Это с Байо или Гранденом он мог позубоскалить, не стесняясь ни в мыслях, ни в выражениях, а тут предпочитал помалкивать. Молчание – золото, применив это правило можно больше услышать.
Вот и сейчас, внимательно следя за разговором маршала Нея со штабными, бригадир Ферье не упустил ни слов майора Шабо, ни вопроса маршала Нея.
- Господин маршал, я француз, родом из Нормандии, но майор Шабо прав, я понимаю русский язык и могу говорить на нем. – Отрекомендовал себя Гастон, подъехав ближе, чтобы его не загораживали другие офицеры и маршал мог видеть его.
- Так сложилось, что несколько лет моего детства прошли в России, мне волей-неволей пришлось учиться понимать тех, среди кого была моя жизнь. Я буду счастлив, если мои знания послужат на благо нашей армии, на благо империи и императору.
Пусть бригадир и считал, что разговорить кого-нибудь из казаков, да и вообще из русских почти нереально, но предпочел об этом умолчать. Даже среди самых бесстрашных воинов попадаются те, кому жизнь, пусть и в плену, дороже воинской чести. Примеров тому было достаточно в других походах.
Отредактировано Гастон Ферье (2017-03-18 23:46:02)
- Уверен, помощники Бертье уже наложили на вас лапу, бригадир, - выслушав желание Ферье послужить своими знаниями императору, заметил Ней. Он видел, что молодой гусар прибыл со штабными, и те вряд ли добровольно расстанутся с человеком, свободно изъясняющимся по-русски. - А жаль. Годный переводчик сейчас на вес золота. Русские карты ужасны, а население… хм… неразговорчиво.
На самом деле среди помещиков, оставшихся на захваченных французами территориях, хватало разговорчивых и даже излишне болтливых, Но от говорливости их не было никакой пользы, потому что все они искали либо выгоды, либо протекции, либо защиты, при этом взамен могли предложить мало что.
- Что ж, тем хуже для населения, - недобро заключил маршал, вновь оборачивая взор к крепостным стенам.
Он недоумевал, отчего русские не желают дать им достойного сражения на равнине. Например, высоты на левом фланге вполне к этому располагают. Неужели им не жаль это самое «население»? В Европе в последние годы было принято подставлять под удар города только в самом крайнем случае.
- Прикладами в рай мы никого не погоним.
Пехотинцы 46-го линейного, готовясь к атаке на русский бастион, внезапно загорланили песню. Шабо не понял, кто первый ее затянул, но остальные с готовностью подхватили:
Combien sont-ils? combien sont-ils?
C'est le cri du soldat sans gloire.
Le héros cherche les périls;
Sans les périls qu'est la-victoire?*
Дружный солдатский ор перекрывал звон колоколов, два мира, два звучания столкнулись еще до того, как началась настоящая схватка и смерть уравняла всех.
- Вы знаете, Ферье, что они поют? - тихо спросил Огюстен у своего молодого друга. - Это песнь о Роланде. Что ж, наш император сделал для французской славы не меньше, чем Карл Великий.
«Надеюсь только, что Смоленск - еще не Ронсвеваль. По крайней мере, для нас».
Он глянул на золотые купола, что вызывающе сверкали на солнце. Потом на небо, опрокинувшееся над ними всеми бездонной лазурной чашей, переполненной светом и ветром.
Одной на всех. И каждый пьет из нее, насколько хватает духу.
------------------------------------------------
*Сколько их там? сколько их там?
Это крик солдата без славы.
Герой ищет опасности;
Без опасности что за победа?
Отредактировано Огюстен Шабо (2017-03-21 09:04:36)
Вы здесь » 1812: противостояние » Труба трубит, откинут полог, » Все под небом (16 августа 1812 года, Смоленск)
