Все еще не в силах поверить, что история с отпущенным на волю французским пленным так легко сошла ей с рук, первую половину оставшегося пути до города Маша старалась держаться как можно более незаметно. Гусары из отряда по-прежнему были с ней галантны, но почтительной дистанции, верно, обусловленной ее положением сестры командира, не сокращали. И это, надо сказать, Машу  полностью устраивало. Она и прежде не любила и обращать на себя повышенное внимание, теперь же продолжала испытывать неловкость, хотя никто ее вроде бы и не осудил. Даже Сомов, чьи извинения показались искренними, несмотря на все предшествующие поступки – и потому Маша тоже приняла их от всей души.   
Густой лес, через который ехали почти до самого восхода солнца, со временем существенно поредел, далее была переправа через реку, и вот путники, наконец, выехали на широкую дорогу. К этому времени окончательно проснулся Прохор, которого на сей раз везла  перед собой в седле сама Маша. Ночные тревоги и волнения, как и положено в этом возрасте, быстро выветрились из его детского умишка, и теперь, позабыв о них, и пребывая в прекрасном настроении, он задавал сестре бесконечное множество вопросов, на которые только потому и хватало терпения отвечать, что более было нечем заняться. Впрочем, одно занятие все же имелось: вовремя отвлекать внимание мальчика от попадавшихся все чаще лежащими по обочинам дороги мертвецов в военных мундирах русской армии…
Странное дело, но саму Машу, которая еще неделю тому назад при виде такой картины, наверное, упала бы в обморок, ныне это скорее не пугало, а печалило: переживая собственные потери, она уже заранее сострадала тем, кому еще только предстоит узнать страшную новость о гибели близкого человека. Кем бы он ни был: братом, возлюбленным, сыном, отцом или супругом. 
Внезапное появление казачьего отряда отвлекло ее от грустных мыслей и произвело настоящий фурор на Прохора, хотя поначалу Маша встревожилась, что братишка испугается. Но нет, затихнув лишь на несколько минут, он вновь принялся шепотом расспрашивать ее, кто эти люди и почему у них такие диковинные мундиры. Потому пришлось рассказать ему и про казаков, пока Дмитрий за всех объяснялся с их командиром. А далее были еще новые впечатления от пребывания в стане Паскевича, где поменяли лошадей, и теперь уже никому не пришлось ехать подвое – кроме Маши и Прохора, конечно.
Наконец, впереди показались окружавшие Смоленск крепостные стены, где-то вдалеке за которыми отчетливо виднелись купола стоящего на холме Свято-Успенского собора. Будто парящие в высоком и чистом  утреннем небе, они были хорошо заметны, откуда бы путник ни приблизился к городу. Увидела их, конечно, и Маша, немедленно вспомнив при этом слова капитана Шабо, который  пообещал найти ее «в самом главном храме». Вот только условие этой встречи было таким, о котором и думать было страшно. А не думать вовсе – не получалось. И мысли эти отчего-то отзывались в сердце необъяснимой тоской, природу которой понять было невозможно вовсе.
Они ведь никто друг для друга! И никогда более не увидятся. Ей нужно быть в этом уверенной, потому что так – единственно правильно. И все же…
- Митя, неужели у нашей армии все же не получится удержать город? –  отважиться на такой вопрос было нелегко, но тревожное ожидание, что буквально висело в воздухе вокруг, когда, уже вновь лишь втроем молодые Баратынские направлялись к дому, где вот уже несколько лет квартировал их старший брат, все же убедило Машу задать его. – Я, конечно,  мало что в этом понимаю, но там, по дороге… все эти люди на обочинах… Так ведь бывает только если приходится быстро отступать, да?

- Ежели тебе так будет спокойнее, приготовь, - пожала плечами Маша. – Только не думаю, что он нам понадобится. А этот Аш – просто трус, вот и все. И батюшка его, помнится, никогда не жаловал…
О нынешнем Смоленском губернаторе покойный Арсений Казимирович, и верно, неизменно отзывался в ироническом ключе, называя самым бесполезным из встреченных когда-либо людей. Причины подобной нелюбви были покрыты для Маши мраком, но, подрастая и становясь умнее, она все более подозревала, что дело здесь в каких-то прошлых конфликтах, о которых теперь не узнать. Собственно, это было уже и не важно, но наблюдая за его нынешним малодушным бегством на глазах у всех, не вспомнить – и не утвердиться в очередной раз в неизменном батюшкином умении разбираться в людях, было невозможно.
Спустя несколько минут, свернув с Блонской в один из переулков, прибыли, наконец, к дому Григория. Впрочем, старшему отпрыску Баратынских принадлежал не весь этот новый каменный дом, а лишь небольшая, о двенадцати комнатах, квартира в бельэтаже: никогда не отказывая детям своим в необходимом и полезном, вроде дорогих учителей и гувернеров, никаких излишеств Арсений Казимирович им не позволял. Хотя, отличавшийся с детства даже некоторым избытком серьезности и здравомыслия, Григорий к ним  особенно и не стремился, обходясь тем, что имеет на данный момент. Конечно, в помощь по уходу за ним самим и за жилищем родитель выделил и слуг. Вскоре после того, как была нанята квартира, в Смоленск из Троицкого отправились крестьяне, отписанные родителем Григорию в личную собственность. Двое – немного, но вполне достаточно для молодого холостяка. Ходивший за ним  сызмальства дядькой, прежде чем наняли французского гувернера, Лаврентий, теперь уже немолодой, но еще крепкий мужик, и жена его Авдотья. Она-то и встретила гостей, неожданно появившихся на пороге дома, когда солнце на небе уже перевалило за полдень.   
-  Дмитрий Арсеньич! Марьюшка Арсеньевна, Прошенька! – всплескивая руками и качая головой, не веря глазам своим, она впустила их в переднюю и тотчас бросилась звать мужа. – Лаврентий, Лаврентий, поди сюда!
- Чего кричишь, старая, нешто пожар? –  просунулся тот было в дверь с недовольным видом. Но увидев, кто приехал, немедля сменил гнев на милость и принялся усердно кланяться. – Здоровьица желаем! Проходите, проходите, гости дорогие, не стойте на пороге! Эх, жаль, что Григория Арсеньевича дома-то нет! То-то обрадовался бы! А то в нынешнюю годину печали одна только радость-то, почитай, и осталась – дорогих сердцу людей встречать… Слышали мы уже про бедную нашу барыню Дарью Николаевну, пусть земля ей пухом! Да только как же сам Арсений Казимирович-то вас в город отпустил, неспокойно нынче у нас, француза все ждут?
- Да что ты городишь-то, какого француза, кто ж нас отдаст ему на растерзание, а город в разграбление? Верно же говорю, Дмитрий Арсеньевич? – забирая из рук молодого барина кофр с вещами, Авдотья смотрела на него с надеждой и тревогой.

Стало быть, вот он какой, ее новый дом. Стоя посреди просторной и светлой гостиной, Маша осматривалась вслед за Дмитрием, пытаясь приспособиться к такой мысли, однако все еще трудно было до конца поверить, что это правда. И что они, действительно, приехали сюда не на несколько дней, погостить, да повидаться со старшим братом, а после вновь отправиться в милое сердцу Троицкое, к родителям, а навсегда. Какое, оказывается,  страшное и тяжелое это слово! Прежде она никогда не замечала.
Грустно вздохнув, Маша сделала несколько шагов и, пройдя через распахнутое Митей высокое многостворчатое окно, что по нынешним временам весьма непатриотично  звалось в обиходе «французским», вышла на небольшой балкон, чтобы получше рассмотреть теперь уже и прилегающую к дому Григория улицу. Она была широкая, видно, одна из главных в городе. Внизу непрерывным потоком туда-сюда двигались люди. Публика разная, не только элегантная, в экипажах и открытых выездах, но и попроще – иные в обозах, но большинство месили дорожную пыль  пешком. Кто в лаптях, а кто и на босу ногу. Как ни странно, несмотря на общее возбуждение, паники не наблюдалось. Работали даже лавки. Разглядев название одной из них, обозначенное на расписной вывеске на французском как «Дамские моды», барышня Баратынская вдруг вспомнила о собственном платье. Ныне единственное в ее гардеробе, оно изрядно пострадало после лесной ночевки, измявшись и выпачкавшись в золу от костра и прочую дорожную грязь. Иными словами, нуждалось в хорошей чистке и глажке. В иных обстоятельствах ее Алёна быстро бы со всем справилась. Теперь же горничной у Маши не было, оставалось рассчитывать, что Авдотья умеет не только готовить, но может, при случае, исполнить и работу камеристки. Обычные, повседневные бытовые мелочи, в прежней жизни в отцовском доме они устраивались и решались как-то запросто и будто бы сами собой. А вот нынче, стало быть, приходится думать, как все устроить  – ну не попросишь же, и в самом деле, Митю отправиться в лавку за платьями, лифами, чулками, да панталонами!
Вернувшись назад в комнату не на шутку озадаченной решением этой внезапно возникшей перед нею проблемы, девушка с некоторым облегчением обнаружила там одну Авдотью, суетившуюся вокруг стола, расставляя на нем посуду и приборы.
- Воздухом подышать ходили, барышня? – добродушно улыбнулась та, отвлекаясь от своего занятия. – Оно и верно. Что в душной комнате сидеть-то? Вот сейчас отобедаете, а тем временем на кухне и водичка согреется: ванну с дороги примете, отдохнете, как следует, комнат на всех хватит! Хорошую квартирку Григорию Арсеньевичу батюшка-барин сыскал, шумно только немного, ну да он – человек молодой, что ему, спит крепко!.. Но ваши с Прохором Арсеньевичем спаленки в тихом месте, не тревожьтесь. Я уж и постельки там застелила свежие, и кофр с вещами маленького барчука отнесла… Одних только ваших вещей что-то не нашли мы с Лаврушей. Уж он и в парадном глядел, и на улицу даже вышел – а и нет нигде вашего сундучка! Не утащили ли часом какие лиходеи, покуда мы тут замешкались?
- Сундука нет, - ответила Маша, и после некоторой заминки продолжила, - я налегке решила поехать из Троицкого... Что тащить с собой наряды, когда их и в городе купить можно, так?
- Оно, конечно, можно… - согласилась Авдотья, но при этом взглянула на барышню как-то подозрительно.  – Да только…
- Что? – вскинулась в ответ девушка, хмурясь и досадуя одновременно на самое себя, что не смогла придумать ложь поубедительнее, и на Митю, который нежеланием говорить о трагедии в Троицком, обрек ее на необходимость этой лжи, и на саму пожилую служанку – что смеет сомневаться в ее словах. 
- Ничего, ничего, Марья Арсеньевна, это я так, - поспешно откликнулась та, опуская глаза и неловко, сразу видно, что без привычки, присущей домашним слугам, приседая в книксен.
Барышня, вишь,  даром, что девочка совсем еще, а характер-то отцовский, суровый. Баратынский…
- Как прикажете, так и сделаем. Хотите нынче же за покупками отправимся, хотите – назавтра.
- Сегодня пойдем. Я тут и лавку подходящую неподалеку  с балкона разглядела, работает, вроде?
- Отчего ж не работать, коли хозяин – француз? Своих, поди, ждет, вражина! Да только навряд дождется!
Закончив с сервировкой, Авдотья двинулась снова на кухню, но у дверей отступила в сторону, с поклоном пропуская Дмитрия и Лаврентия, который, изображая лошадку и цокая языком, вез на закорках ужасно довольного Прохора с зажатым в маленькой ручонке надкушенным румяным яблоком.
- Неужели тут и сад фруктовый имеется? – удивилась Маша, не в силах сдержать улыбки при виде этой картины. – Митя, можно тебя на минутку? – взяв брата за локоть, она отвела его в сторону и, отчего-то смущаясь, тихо проговорила. – Хочу после обеда с Авдотьей в лавку платяную сходить и купить что-нибудь из одежды – тут совсем рядом, я видела, возле дома.  Позволишь? И еще мне ведь там деньги нужны будут, есть у тебя немного?

После обильной трапезы, которую Авдотья, вероятно, чисто лишь из  кокетства, предварила смиренной просьбой к господам не гневаться, что слишком уж она заурядна для такого случая, как приезд дорогих гостей, первым и самым естественным желанием было бы отдохнуть. Да только слишком уж не терпелось поскорее идти за обновками! И не потому, что была Маша такая уж щеголиха, или того хуже – транжира, вдруг заполучившая в свое распоряжение немалую сумму денег, а исключительно из природной любви к аккуратности, какая водилась за ней с самого малого детства и всегда поражала не только французскую гувернантку, но даже маменьку. Вот и теперь, едва поднявшись из-за стола, Маша тотчас объявила Авдотье, что уже готова пойти за покупками. Чему та, если и удивилась, то, изведав уже немного характер барышни, предпочла оставить свое удивление при себе. Дмитрия же сестринским норовом было никак не смутить и уж тем более не испугать, потому, вытянувшись вдоль кушетки-рекамье, украшавшей один из уголков гостиной, он, кажется, не без  некоторой добродушной иронии наблюдал за тем, как Маша перед первым своим выходом «в люди» прихорашивается у зеркала над камином: приглаживает растрепавшуюся прическу, отряхивает, как может, платье… Иными словами, делает все чтобы не выглядеть совсем уж замарашкой в глазах надменных горожан. Даже если им, занятым своим  делами и бедами, будет вовсе  не до нее. Примерно так, как маленькому Проше, уже вполне пообвыкшему на новом месте и подружившемуся с новым знакомым, дядькой Лаврентием, который знает так много новых и увлекательных историй, игр и сказок. А, главное, всегда рад их рассказать и показать.
И вот, оставив, таким образом, все свое небольшое ныне семейство в состоянии видимого благоденствия, барышня Баратынская, наконец, отправилась туда, куда теперь пуще всего стремилось ее сердце. Модная лавка, куда, громко звякнув повешенным на двери медным колокольчиком, они вошли вдвоем с Авдотьей, смотрела на улицу изящно декорированной витриной, где были выставлены два дамских манекена в весьма  элегантных туалетах. Это несколько обнадежило Машу в том смысле, что здесь удастся отыскать не только нужные в первую очередь предметы интимного гардероба, но еще и какое-нибудь готовое верхнее платье. Последнее было, к слову, довольно непростой задачей, ибо любительниц покупать себе наряды существенно меньше, чем тех, кто предпочитает шить на заказ – во всяком случае, так поступали все знакомые Маше женщины их круга.  Включая, конечно, и ее саму. Но теперь времени портняжничать просто не было. Поэтому оставалось уповать лишь на собственную удачу.
Располагаясь на весьма бойком перекрестке, в иные, более спокойные времена «Дамские моды», наверняка, не знали отбоя от покупательниц. Однако нынче не до модных фасонов. Потому барышня Баратынская и ее сопровождающая оказались здесь единственными посетительницами, навстречу которым, приветливо улыбаясь, сразу же вышла молоденькая приказчица.
- Добрый день мадемуазель, - вежливо поздоровалась с нею Маша, на всякий случай обратившись по-французски. Авдотья сказала ведь, что владелец – француз. Вдруг, и приказчицы у него не понимают по-русски? – Я только сегодня прибыла в Смоленск, налегке, поэтому мне нужно… да, наверное, нужно буквально всё! Вы могли бы мне помочь? – спросила она и со смущенной улыбкой взглянула на собеседницу, невольно отметив про себя, что та выглядит очень милой и добродушной.

Реакция на ее появление оказалась столь бурной, что Маша от удивления даже на миг замерла у порога. Конечно, всякий, кто пытается что-то продать, будет радоваться потенциальному покупателю, однако, неужели настолько?
- Благодарю вас,  -  сделав несколько шагов, барышня Баратынская в нерешительности остановилась возле прилавка. Авдотья молчаливо следовала за ней, без особой приязни оглядываясь по сторонам. Идея Марьи Арсеньевны  отправиться за покупками именно к французу была ей не слишком по душе. Однако же, разве поспоришь с господами?
Сама же Маша раздумывала над тем, что ответить на вопрос молоденькой приказчицы, которая, при ближайшем рассмотрении, оказалась годами вряд ли намного старше, чем она сама. Но при этом выглядела, пожалуй, куда более женственной.  И даже нарочито скромный наряд  не скрывал, а лишь подчеркивал изящество и непринужденную грацию каждого жеста и каждого ее движения.  В то время как Маша пока еще не до конца рассталась с некоторой подростковой угловатостью, особенно усиливавшейся в минуты смущения. А как же было не смутиться, стоя в чужом, замызганном платье и ощущая на себе внимательный и явно оценивающий, хоть и исподволь, взгляд юной француженки?
- Журналы… я бы взглянула на них, только позже. А прежде хотела бы спросить, продаете ли вы готовые платья? Боюсь, у меня нет времени ждать, пока портной сможет исполнить заказ, - с этими словами Маша вновь взглянула  в широко распахнутые зеленые глаза модистки, и та молча слегка кивнула в ответ, явно поощряя продолжать. – Еще мне будут нужны белье, чулки, перчатки, пара шляпок и, может быть, даже туфли, есть они у вас в продаже?
Перечисляя все эти милые дамскому сердцу слова, она как-то незаметно входила в знакомый так же буквально каждой женщине азарт, отчего даже забыла об обычной скованности, которую чувствовала всякий раз, попадая в общество незнакомых людей. Или, может, все дело было в том, что к этому как-то располагала манера собеседницы держаться: любезно, но ненавязчиво и с достоинством?
- Только, понимаете, у меня с собой всего десять рублей. Не знаю, хватит ли этого на все? – призналась Маша, наконец, в главном своем сомнении. – Но если понадобится больше денег, то мой старший брат  позже все непременно оплатит. Разумеется, если вы сможете предоставить мне кредит... Ох, я же совсем забыла представиться. Моё имя - Мари Баратынская. А брата моего зовут Григорий Баратынский, он офицер. И живет прямо на этой улице, буквально в двух шагах от вашего магазина. Может быть, вы даже его и знаете?

- Это было бы просто чудесно! – воскликнула Маша, имея в виду сразу и факт наличия целых трех платьев, и возможность все подогнать по фигуре прямо на месте и, конечно, кредит. Хотя, о последнем она все же предпочитала пока не слишком задумываться. Прожив в деревне всю сознательную жизнь и будучи воспитанной в умеренности, несмотря на то, что Баратынские отродясь не бедствовали, в повседневности Маша обходилась  довольно простыми нарядами – иными в имении было просто не перед кем щеголять.  А также собственными портняжными талантами, вернее,  своими, маменькиными и Алёниными, прибегая к услугам модисток только для самых торжественных случаев. Потому  лишь по рассказам старшей сестры знала, что иные столичные  девицы и дамы порой  спускают «на булавки»  целые состояния. Но ведь Смоленск – вовсе не Петербург! И даже не Москва, где, если верить письмам Анны, светская жизнь разве что чуточку менее оживленная, чем в столице империи. Неужели суммы, которой дал  Дмитрий, настолько мало для того, чтобы основательно пополнить здесь свой гардероб? Иначе, почему в голосе модистки послышалось нечто, вроде бы даже отдаленно напоминающее разочарование, когда она повторила ее вслух следом за Машей? А ведь еще не ясно, что скажет Григорий, когда узнает о том, сколько должен… Нет, глупость какая-то! Представить себе старшего брата разоряющимся по поводу лишних трат на платья и шляпки, было невозможно даже в горячечном бреду.
- Так что же это, барышня, сговорились, аль нет? –  тем временем, решилась все же поинтересоваться Авдотья, утомившись слушать диалог на непонятном ей языке. Оно и правда: лопочут чего-то не по-нашему уже с четверть часу, а времена неспокойные, что ни говори. Скорее бы уж купить все, что надо, да и домой вернуться.
- Сговорились, - перейдя на русский, коротко ответила ей Маша, и вновь с улыбкой  повернулась к француженке. – Пойдемте скорее, мадемуазель Ренуа! –  «Так ведь ее, верно, называть, если на вывеске магазина, чуть ниже названия, обозначено имя владельца, Виктор Ренуа, а она – его дочь?» – Мне уже не терпится на них взглянуть. Я буду просто счастлива, если вы согласитесь всем этим для меня заняться... Да, и моим нынешним платьем тоже. А моя Авдотья пока присмотрит за вашей торговой залой.
- Но Марья Арсеньевна, голубка моя, но как же!.. – воскликнула та, с тревогой взирая, как ее барышня готова вот-вот легкомысленно отдаться прямо в неприятельские руки.
Нет, ну ясно, что девчонка-то эта, лавочница, конечно –  не сам их коварный Бонапарте, да только кто ж знает доподлинно, что у них на уме, у этих французов?
- Да-да, побудь пока здесь.  Мы совсем скоро вернемся! – мягким, но не допускающим возражений тоном, повторила барышня Баратынская. И устремилась следом за модисткой в тотчас после этого открытую ею неприметную   боковую дверь,  за которой действительно обнаружилась небольшая, но уютная мастерская, где Машино внимание сразу же приковали к себе манекены, облаченные в платья, пребывающие в стадии практически полной готовности к носке. – Они прекрасны! – восхищенно выдохнула она  уже через минуту после того, как успела даже бегло рассмотреть творения юной француженки. – Неужели, это всё ваша работа, мадемуазель?

- Ваш батюшка – дамский портной?! – потрясенно воскликнула Маша.
«Но как же дамы на такое соглашаются?! А девицы?» - едва не спросила она тут же, следом, но вовремя сообразила, что лучше этого не делать. Должно быть, мадемуазель Ренуа и так уже решила, что она родом из какой-то медвежьей глуши. А, впрочем, так оно, в общем-то, и было… Отныне, видно, придется привыкать к иным порядкам и нравам. Однако же, не прямо теперь.
- Мне оно тоже больше всех понравилось, - кивнула она, не став развивать начатую француженкой тему, а вместо этого просто подходя поближе к манекену, облаченному в лишь на первый взгляд просто и без затей скроенный фрок нежного кремового цвета, изюминку которому придавал лиф из ментенона чуть более темного оттенка с тонким кружевом по краю довольно низко вырезанного декольте. «Понадобится канзу», - мелькнула мысль. И сразу следом за ней  – вторая, заставившая в тот же миг устыдиться пришедшей до нее.   
Чудовище. Она – Маша, настоящее чудовище, и ужасная, неблагодарная дочь, если, рассматривая первое же платье в модной лавке, умудрилась забыть, что такой наряд ей сейчас никак не подойдет.
Захлопотав вначале над манекеном,  а после – у многочисленных, расположенных по периметру стен стеллажей, заполненных материальными воплощениями самых изощренных дамских капризов, одновременно беседуя со своим, пока невидимым для Маши родителем, мадемуазель Ренуа вряд ли могла заметить перемену в настроении покупательницы, когда, вернувшись с кипой коробок, принялась раскладывать перед нею свой товар.
- Скажите, а может быть,  у вас есть что-нибудь… более темного цвета?
Разумеется, надеяться, что среди платьев, оставленных сбежавшей из города заказчицей, окажется еще и уместное для ношения в траур, было странно.
- Может быть, хотя бы синее? – переспросила барышня Баратынская и, предваряя возможные вопросы и возражения, продолжила с неожиданной откровенностью. – Видите ли, мадемуазель. На самом деле, я  в городе без вещей потому, что… потому что вчера сожгли дом моего отца, и он погиб в нем. И, нет, ваши соотечественники тут не причем! – поспешно уверила она юную француженку. Но тут же осеклась и умолкла, резко обернувшись к двери,  из-за которой внезапно раздался дробный звон разбитого стекла и злые крики, мгновенно заставившие с головой окунуться  в ощущение дежавю. 
- Что это?! Что там происходит? – вновь обращаясь к модистке и невольно хватая ее за плечи, Маша смотрела на нее широко раскрытыми от ужаса глазами.
Нет, этого ведь не может быть – здесь, в Смоленске! Наверное, она просто сошла с ума, и испытывает слуховые галлюцинации?!

Получив распоряжение генерала Паскевича, Немиров, Огарев и Сомов вернулись в свой полк. Огарев, вопреки недавним возмущениям, отправился писать рапорт, Сомов чертыхаясь, обнаружил, что подметка его сапога требует починки и по своему обыкновению винил во всем мусью. Поручик Баратынский, отправился, как старший среди них по званию, к Раевскому с докладом о необходимости подлатать укрепления в Смоленске. Древним стенам предстояло сдержать натиск неприятеля.
Ночные события остались далеко позади, дел перед сражением было невпроворот, но даже среди всех хлопот, Александр Немиров не забыл, какой сегодня день. У него было отложено по этому поводу семь рублей с полтиной. Если по скромному и без излишеств типа дорогого шампанского, то можно было накрыть неплохой стол для друзей.
Известив начальство, Александр отправился в город закупить на вечер вина и закусок, но главное – исполнить свою мечту и купить торт в кондитерской. Это была дань мирному времени, когда его мать всегда заказывала на рождение своих сыновей торт.
Уже расплачиваясь с кондитером, Немиров услышал шум на улице.
- Что это? – в большое витринное стекло была видна толпа горожан, оживленно двигавшаяся по улице.
- Ах, это, - местный кондитер вздохнул и убрал деньги в кассу.
- Это, господин гусар, горожане у нас теперь с французами воюют. Все они лазутчики, - шепотом, словно по секрету добавил толстый кондитер, который хоть сам был смоленский, но учился у месье Лантье делать помадку, глазурь, бисквиты и безе.
Немиров не стал вести ненужный ему разговор, а подцепив коробку за шелковую ленту, направился в дом к Баратынским, узнать, как устроился его командир и передать небольшую коробку с двумя пирожными для Марьи Арсеньевны и Прохора Арсеньевича.
Улица Блонская была буквально за углом, а там и переулок, где остановился Баратынский с семейством.
- Дмитрий Арсеньевич дома? – спросил он у открывшего ему дверь слуги и, получив подтверждение, поднялся в бельэтаж.
- Разрешите пригласить вас, поручик на свой день рождения, - Немиров поставил на стол торт и поправил на ней бант, любуясь собственным подарком.
- А это барышне Марии Арсеньевне и братцу вашему Прохору, - Александр протянул Баратынскому небольшую коробочку, заклеенную голубой облаткой.
- И представьте себе, наши обыватели взялись тоже за войну с французами! Они подожгли книжную лавку, да и галантерейной лавке досталось, той, что рядом с ателье французским.
По хорошему следовало бы в это дело вмешаться внутренним войскам, но все были заняты укреплением стен, а Немирову тоже не было причин защищать французских торгашей.

Как черт вселился в Баратынского. Оно и можно было понять.  Немиров, как только понял в чем дело, и сам понесся сломя голову вслед за Дмитрием, перепрыгивая через ступеньки лестницы и уворачиваясь от полных ведер горячей воды, которые нес слуга. Эх, вчера бы это в лесочек. Вечером Сашка готов был отдать полцарства за возможность умыться теплой водой. Да и барышне Марии Арсеньевне и Прохору горячая вода пришлась бы кстати.
- Папаша! Не до ванн сейчас! И наливочка потом, потом. Барышня ваша в беде!
  - сжав за плечи, он отстранил слугу и поторопился за Дмитрием.
- Ах, ты, Господи! Мария Арсеньевна! И моя Автотья с ней! Дмитрий Арсеньевич, батюшка, да подождите вы, я с вами, - Лаврентий, так и не донеся ведра с водой до верхней площадки, бросив их на ступенях.
На улице было неспокойно, а уж у французского ателье и подавно.
- Их бы руки и энергию да на укрепления, - процедил сквозь зубы Немиров, стараясь не отставать от Баратынского. Он прекрасно понял, о чем он его просил еще в доме. Понял и не осудил бы, случись то, чего так боялся Дмитрий.
- Авдотья моя там! Жена моя! – кричал Лаврентий, растаскивая мужчин, стремясь пройти во внутрь.
Послышался женский визг, и у Александра сжалось сердце. У него не было сестры, но он представил себе сестру своего товарища, и этого было достаточно. Кричать могла любая женщина, да хоть прислуга, но Марии и так вчера хватило переживаний, за что ей еще напасть в этом городе.
Мещане хоть и были настроены воинственно, но вид русских мундиров их чуток отрезвил, Немирова с Баратынским не трогали и вскоре сослуживцам удалось попасть во внутрь.
- Прекратить погром! – следом за поручиком крикнул Немиров, стараясь удержать толпу.
- Пшел вон, - схватив одного их мужчин за волосы, Сашка со всей силы направил его в дверной проем.
- Что это вы французишков  защищаете? – шумела толпа.
- А, может, они сами французы. Поди разбери их мундиры.
- Дурак, это ж наши!
- А наши, так пусть не мешают!
- Авдотья! – где-то кричал слуга Баратынских.
Около прилавка орудовали самые бойкие, что-то раскидывая, а что-то пряча в карман или за пазуху. Слушать и вразумлять народ, вошедший во вкус погрома, было бесполезно.
- Поручик! – окликнул Немиров Баратынского, потеряв того из вида.

Отредактировано Александр Немиров (2017-02-12 19:43:08)

Первой от оцепенения, что вначале невольно охватило обеих девушек,  очнулась мадемуазель Ренуа. Высвободившись, она бросилась обратно в торговый зал, а следом за ней – и  Маша. Впрочем, далеко, в отличие от француженки, уйти она не смогла. Так как, едва лишь высунувшись в дверь, что разделяла каморку-ателье и основное помещение лавки, была тотчас затолкана  туда  обратно некой неведомой, но непреодолимой силой, что при ближайшем рассмотрении оказалась Авдотьей. С удивительным для своих лет и комплекции проворством та умудрилась под шумок пробиться сквозь толпу в единственно нужном направлении, и теперь, задвинув внутренний засов, замерла, прижавшись  спиной к двери.
  - Ты что? Пусти! Надо им помочь! – подскочив обратно, воскликнула Маша и попыталась отодвинуть ее в сторону. Да только какое-там! Авдотья стояла насмерть, всем своим видом демонстрируя решимость держать и не пускать.
- Нечего вам там делать, барышня! Нехай бузуются! Авось, и без вас разберутся!
- Да как же так? Они же ничего плохого не сделали! За что их?!
- А это не нашего, Марья Арсеньевна, ума дело – за что! Видать, водятся и за ними какие-то грешки. Наш народ зазря никого не обидит. И то дело: сидели бы в своем Париже, чего сюда понаехали, нешто во Франции мало баб, кому платья да шляпки нужны?
- Ты что несешь, ты в своем уме? – в голосе Маши послышалось непритворное возмущение. Уж ей-то не понаслышке было известно, как  умеет вершить «правосудие» русский народ, когда понимает его по-своему.
Шум за дверью, тем временем, не смолкал, а лишь усиливался. К громким возмущенным восклицаниям на смеси двух  языков из уст месье Ренуа добавились возгласы его дочери. И тут Маша, внимательно ко всему прислушивавшаяся,  с удивлением обнаружила, что девушка эта, оказывается, совершенно свободно говорит – и даже ругается – на русском языке. То же самое, видать, отметила про себя и Авдотья, негромко хмыкнув  и покрутив головой, дескать: надо же!
А потом до них донесся ее  испуганный крик, и Маша вдруг ясно поняла, что никогда не простит себе потом, что вот так отсиживалась здесь сейчас, чем бы для нее это, в конечном счете, ни обернулось.
- Авдотья, мне дурно, помоги! – закрыв глаза, она сжала ладонями виски и стала медленно сползать по стене, изо всех сил надеясь, что ее таланта к притворству достанет хотя бы для того, чтобы провести не слишком знакомого человека.
- Госспади! Барышня, голубка! Вот, некстати-то! – оставив свой пост, пожилая служанка всплеснула руками и двинулась к ней.
Маша же, дождавшись, пока Авдотья отойдет от двери на достаточное расстояние, вдруг резко подскочила на ноги и, прошмыгнув у нее буквально под мышкой, в тот же миг оказалась на ее месте, отодвинула злосчастный засов – и была такова.
Выскочив из комнатки, она успела как раз к основному действию разыгрывавшейся вокруг драмы. А это, и верно, была уже настоящая драма, даже трагедия, если учесть, что в одном углу комнаты матерился и корчился прямо на полу, хватаясь за обагренный кровью бок,  какой-то мужик, стоя рядом с которым растерянно чесали затылки еще двое. Едва на них взглянув, Маша хладнокровно отвернулась, уверенная, что погромщик получил ровно то, что и заслужил, и двинулась совсем в другую сторону, где в ее помощи нуждались явно больше.
- Отпустите ее немедленно! – протиснувшись между чьими-то спинами, она схватила сзади прямо за рубаху того, кто так грубо тянул за волосы бедную мадемуазель Ренуа. – Люди вы или нет?!

Разъяренный отчаянным сопротивлением юной француженки мужик далеко не сразу ощутил рядом с собой постороннее присутствие. Когда же заметил, то, обернувшись, обнаружил у себя за спиной не кого-то там, а всего лишь еще одну пигалицу,  что изо всех сил дергала его за рубаху, пытаясь оттащить в сторону, походя при этом сильнее всего на вцепившуюся в шкуру медведя маленькую собачонку.
- А ты-то еще кто такая будешь, мать твою итить?! – взревел он почти удивленно  и, резко выпустив первую жертву, угрожающе  замахнулся  уже на Машу, испуганно зажмурившуюся в ожидании удара. Однако его отчего-то не последовало. Вместо этого, барышня Баратынская вдруг почувствовала, как кто-то, схватив ее сзади за талию, притянул к себе.  Изначальное изумление спустя миг сменилось облегчением и радостью: Митя! Незнамо как, не иначе, действительно, Божьим чудом, он оказался здесь в самый нужный момент. Вот теперь они спасены! Теперь все точно будет хорошо!
Дрожа всем телом  от запоздало накатившего волной страха, Маша сильнее прижалась к груди брата, который одной рукой крепко держал ее подле себя, а другой угрожающе размахивал саблей, ударом эфеса которой только что так ловко свалил на землю обидчика сестры. Остальные мужики, напуганные холодным блеском стали и решительным тоном грозного молодого барина, в котором даже без мундира с погонами нетрудно было признать офицера, уже без дополнительных уговоров молча ринулись по сторонам. Лишь тот, первый, все еще ползал на четвереньках у всех в ногах, и обиженно мыча, размазывал по лицу кровянистые сопли.
- Как же ты вовремя! – только и успела прошептать Маша, оборачиваясь к брату, прежде чем с улицы внезапно донесся  звук, чем-то напомнивший ей рокот отдаленного громового раската. – Это что же, гроза?! – удивленно спросила затем она у Дмитрия, с недоумением вглядываясь в хорошо заметное в проеме разбитой витрины безупречно синее и ясное полуденное августовское небо. – Но откуда?

В ушах у Полин странно шумело, а пред глазами немного двоилось, то ли от пережитого неравного напряжения, которое еще не отпустило, то ли от безжалостного обращения с ее волосами. Мадемуазель Ренуа большую часть своей недолгой жизни прожила в России, она, конечно же, видела, как мужики за дело или для забавы таскают своих баб за косы, слышала, как те орут и голосят. Но почему-то никогда не думала, это так умопомрачительно больно. И тем более не предполагала, что когда-нибудь с ней самой обойдутся подобным образом. В каком-то полуобморочном оцепенении она смотрела на рухнувшего без чувств погромщика, на размахивающего саблей молодого мужчину, к которому доверчиво прижалась барышня Баратынская.
«…Наверное это ее брат, про которого так много судачили смоленские девицы на выданье…»
Безропотно позволила еще одному, словно с неба свалившемуся им на подмогу гусару поставить себя на ноги, обнять за плечи, и даже, все еще не оправившись от предательской слабости в ногах, доверчиво прильнула нему, вжавшись щекой в золоченые шнуры щегольского ментика. Но вопрос «с кем она пришла» привел Полин в чувство.
- Отец, - сдавленным голосом воскликнула француженка, отстраняясь от своего защитника и падая на колени подле тихо постанывающего месье Виктора. Благодаря вмешательству двух офицеров, хозяина лавки перестали избивать, мужики отступились от едва живого француза, хмуро оглядывая ими ж учиненный разгром. А те, кто были приличнее одеты, - по виду сгоряча примкнувшие к ополченцам обыватели, - резво пятились на улицу. Полин показалось, что некоторые из них прихватили с собой кое-что из «гнусных французских тряпок», которые они же сами минуту назад с таким остервенением рвали и топтали ногами. Но обвинять этих людей в воровстве девушка не решилась. Ей просто хотелось, чтобы они поскорее исчезли. После того, что они тут натворили, страх в душе мадемуазель Ренуа был намного сильнее злости.
- О, отец, - повторила она жалобно. Лицо несчастного портного было залито кровью, он прижимал одну руку к боку, а вторая и вовсе повисла плетью. - Боже мой, ему нужен врач. Но что если он откажется помочь, ведь «французы» - это теперь что-то вроде позорного клейма!

Отредактировано Полина Ренуа (2017-02-16 09:41:44)

- Отец? – Переспросил Немиров, глядя на барышню. Не то чтобы девицы не могли зайти в ателье мод с отцом, а не с матерью, Александра больше заинтересовал человек, около которого девушка опустилась на колени. Это и был тот француз, которого чуть было не укокошили «добрые» жители Смоленска. От того, что барышня оказалась не барышней, а мадемуазелью, для Немирова роли не играло.
- Оботрите ему кровь, мадемуазель, - Немиров взял что-то белое из вещей, лежавшее на полу и протянул француженке, одновременно прислушиваясь к словам Баратынского. Тот всегда умел говорить складно и по делу.
- И то «геройство», - съязвил Немиров, глядя то на хозяина разгромленной лавки, то медведеподобного мужика в льняной мятой рубахе, армяке и картузе.
- Никто домой вас не отсылает, а все же шли бы вы на стены. Наш генерал любой паре рук будет рад. – Александр, конечно, не думал, что сам Раевский будет лично встречать желающих принять участие в укреплении стен.
- О манифесте императора Александра слышали? Собирают внутри России нашей матушки земское ополчение. А вот о погромах государь наш манифестов не давал. – Немиров укоризненно покачал головой, надеясь, что такой довод проймет желающих громить имущество французов в городе. Те честно жили, платили налоги в казну. Все иноземцы шпионы? Да хоть бы и так, это не повод чинить самосуд.
- Было бы нужно, указом губернатора всех французов отправили хоть в Сибирь, хоть обратно во Франции. Вы против вашего губернатора? – Сделав грозное лицо спросил Немиров совсем уж притихших налетчиков.
- Вот вам приказ, - Сашка подмигнул Баратынскому с сестрой, быстро подошел к столу, вырвал из какой-то хозяйственной книги чистый лист и карандашом написал: «привлечь к укреплению стен и другим работам».
- С этим приказом идешь к генералу. Не пустят к нему, отдашь любому начальству. – Немиров отдал сложенную вчетверо бумагу тому, кому Баратынский щедро пообещал награды. Косматый мужик развернул лист, с уважением на лице посмотрел на строки, сложил обратно и убрал за пазуху.
- Пойдемте, братцы, генералу послужим, - усмехнулся верзила, обращаясь к своим землякам.

Сашка и сам хотел помочь отцу белокурой мадемуазель, но вовремя вспомнил один случай, бывший у них в полку примерно полгода назад.
- Не стоит его трогать, Дмитрий, можем и навредить наоборот. Помнишь нашего полкового лекаря? Ох, и ругался Петрович, когда ребята притащили ему в лазарет Нестерова после драки в трактире. Не скажу сейчас, что ему там отбили, но лучше бы его не трогали. А за врачом послать надо. – Немиров не заметил, как перешел на "ты" с Баратынским, называя его не по чину, да не до чинов тут. Он и сам бы сбегал за доктором, но куда бежать то? Города он не знал, а если бы и знал, то не оставил Баратынского с сестрой.
- Ты что тут в углу жмешься? – Сашка заприметил за конторкой щуплого пожилого мужчину.
- Я долг принес месье, а тут все побежали, и такое творилось, что я просто спрятался.
- Врач нужен. И быстро.
- А врач тут через две улицы, но только немец он. Мюллер.
- Да хоть швед, хоть самоед, веди, - пробурчал Александр, не зная уже как разговаривать с этими гражданскими.
- А ведь и, правда, дома пирожные. Я два безе купил. Одно вам, другое для Прохора. – Александр ободряюще улыбнулся сестре своего командира. По его мнению все девушки должны были обожать сладости и может это сейчас отвлечет Марию от последних событий.

Отредактировано Александр Немиров (2017-02-17 02:14:34)