Летом светало рано. В уединенном мирке сельской усадьбы утро наступало примерно одинаково. Сначала замолкали ночные звуки, становилось очень тихо, и сонную землю сковывало блаженное предрассветное безмолвие. Затем над горизонтом занималась тонкая нежно-розовая полоса зари, река вздыхала дуновением прохладного свежего ветра. Он будил кипарисы, кипарисы будили птиц, их первые трели звенели в саду, и только потом, где-то на другом берегу реки начинал истово горланить невидимый обитателям виллы петух.
На этот раз все было иначе.
Беспорядочная стрельба оглушительным грохотом рассыпалась со стороны дороги и покатилась в сад, мешаясь с человеческими криками. Только некоторые из них были осмысленными и напоминали приказы, большей частью голоса возвещали о страхе, растерянности или и вовсе окончании чьей-то жизни.

В тот краткий остаток ночи, что ненасытные любовники приберегли себе для отдыха, рядовому Шабо ничего не снилось. Он слишком устал. Но выстрелы мгновенно поднимали его на ноги всегда, не важно, полного сил или смертельно уставшего, здорового, больного, трезвого или пьяного… Долгая война успела просочиться под кожу молодого бретонца, впитаться в плоть и разум одновременно ядом и страстью: тот, кто однажды солдат - солдат навсегда.
- Что такое? А? На нас напали?!
Вырванный из теплых объятий графини, слетевший с кровати не осознанно, а повинуясь обостренному инстинкту выживания, Огюстен спросонья еще не очень хорошо соображал. Понимал, что надо скорее собираться, быть готовым ко всему прежде, чем враги застанут его врасплох. Но не помнил, в какой последовательности стоит все проделывать, и с чего, собственно, начинать. Со стороны суетливые попытки одновременно запрыгнуть в штаны, найти за креслом саблю и еще разок напоследок расцеловать синьору, выглядели чрезвычайно уморительно, но почему-то никому не было смешно.
Большая ваза за туалетным столиком, которую Шабо толкнул в спешке, упала на бок и раскололась, мокрые цветы разлетелись по полу.
- Проклятье! Даже тревоги не было... Куда смотрели пикеты… - возмущенно восклицал француз, в сердцах махнувший рукой на попытки найти сапоги: голенище одно торчало из-под кресла, но где второй - одному богу ведомо. - Да ведь они дрыхли, вот незадача! Ты… Ты, главное, ничего не бойся, - вновь склонился он к Аде, с торопливой нежностью погладил растерянную женщину по щеке. - Тебе ничего не угрожает. Я скоро вернусь.
Выстрелы предостерегающе громыхнули под самыми окнами.
- Или… нет, - заключил Огюстен прямолинейно.

- Там идет бой! - для рядового все происходящее было предельно ясно, и досконально разбираться в том, что происходит, он не имел намерений. Солдаты воюют, командиры думают, - такова незамысловатая тактика всякой войны.
- Я не могу прятаться здесь, пока мои товарищи сражаются, - пояснил Огюстен  виновато, чувствуя в этот момент ответственность не только перед однополчанами, но и перед дамой, которую он сбирался оставить одну в тот момент, когда обстоятельства не гарантируют ее безопасность. Эта необходимость выбирать была непривычной и сбивала юношу с толку.
«Что бы ни случилось, лучше, чтобы меня тут не было», - ему пришлось напомнить самому себе, что графиня - знатная дама, итальянцы держатся в стороне от конфликта, и самое лучшее, что он может сейчас сделать для прекрасной женщины, подарившей ему такую же прекрасную ночь, это немедленно исчезнуть из ее спальни. Чтобы ни в случае их победы, ни, тем более, в случае поражения, в глазах окружающих синьору Тебальди ничего не связывало с французами.
- Прости…
Вчера, осыпая красавицу поцелуями, он мысленно обещал себе, что будет послушно исполнять все ее прихоти и желания. Но при свете дня бретонец понимал, что первую же просьбу, - просьбу остаться, - он исполнить не сможет.

С саблей в руке, - притащить на свидание ружье Шабо вчера не догадался, о чем сегодня даже слегка сожалел, - он распахнул окно. Среди цветущих кустов мелькали синие мундиры его соотечественников и белые австрийские, последних было неприятно больше, и Огюстен предположил, что австрияки нагрянули со стороны дороги и теперь теснили уцелевших пехотинцев Крюжона к реке. На посыпанной гравием дорожке, где еще вчера юноша крался с бело-рыжим кабанчиком наперевес, австрийские пехотинцы добивали штыками раненого. На стук распахнувшейся рамы они дружно подняли головы, вскинули ружья…
Грохнули выстрелы, Шабо что-то с силой толкнуло в бок, и вместо того, чтобы, как он собирался, спрыгнуть в сад, бретонец свалился обратно в спальню графини.

Самым первым и самым сильным чувством, которое испытал Шабо в момент выстрела и последовавшего за ним падения, действительно, было удивление. Уж больно неожиданно все произошло. В ответ на вопрос графини, он, прислушавшись к себе, решил, что явно не умирает, и осторожно сел, прижимая ладонь к левому боку.
- Надо же, какие меткие!
На белой рубахе француза быстро расползалось алое пятно, и со стороны это выглядело пугающе. Но на самом деле ранение оказалось пустячным, пуля оставила длинную царапину на боку молодого человека, не причинив ему никакого особого вреда, кроме кровопускания. Хотя, прицелься австрияк на три дюйма правее, свинцовый гостинец угодил бы рядовому прямиком в живот, обеспечив долгую агонию и мучительную смерть.
- Пустяк, совсем не больно, - принялся успокаивать он Аду. - Надо только остановить кровь. А потом я уйду.
Теперь уже Огюстен не спешил ввязаться в бой. Даже короткого взгляда на происходящее оказалось достаточно для того, чтобы понять, что на этот раз воинская удача безоговорочно на стороне австрийцев. Если только немедленно не произойдет чуда, вроде появления на дороге французской армии. Но молодой бретонец совершенно на это не рассчитывал.
Может, кому-то из его товарищей и повезет спастись, спрятавшись в парке или переплыв на тот берег. Может, нет.
Но вот что делать ему самому?
Выходить и сдаваться?
Насколько он знал, австрийцы не церемонятся с французскими солдатами, к стенке, и весь сказ.
Спрятаться на вилле?
Если его найдут, неприятности будут не только у него, - что очевидно, - но и у обитателей виллы.
Решительно, дело оборачивается до крайности неприятно.
- Будет очень плохо, если меня станут искать и найдут тут, в доме. Постараюсь выбраться на улицу. А там будь что будет.
Огюстен облизал губы. Его начинала мучить жажда.
- Послушай, я знаю, что наши все равно сюда вернутся, а у меня есть кое-что, что я не хочу оставлять австриякам. Ты не могла бы спрятать несколько бумаг, а потом… отдать их кому-то из французских офицеров?

- Спасибо тебе, - Шабо благодарно поцеловал руку Ады, она уж сделала для него куда больше, чем то, на что он мог рассчитывать. Женщины - удивительные создания, их доброта и самопожертвование необыкновенны.
Синьора демонстрировала удивительную выдержку, так, что со стороны могло показаться, что она ничуть не обеспокоена происходящим, а стрельба и перевязка ран для нее, утонченной дамы, такое же пустячное дело, как выбор подходящих цветов для букета в гостиной. Но оба они понимали, что это не так. Оба они рискуют, причем тем больше, чем дольше рядовой Шабо остается в этой комнате.
- Я тоже не хочу погибать, - заверил итальянку француз. - Сегодня даже больше, чем когда-либо.
Все было немного сложнее, чем предполагала Ада. Он собирался приложить любые усилия, чтобы спастись, - такова человеческая природа, - и в то же время, действительно, готов был умереть, чтобы не навредить ей.
Кровь остановилась, злосчастная царапина скрылась пол несколькими слоями туго затянутого шелка, и хотя рана все еще саднила, Огюстен чувствовал, что, в случае чего, двигаться она ему не помешает. А двигаться придется, бегство это предполагает. Хотя, если довериться графине и ее идее, о которой молодая женщина отзывается, как об абсолютном бреде…
- Некоторые вещи, между тем, случаются помимо нашего желания, - на всякий случай рядовой предпочел  не обнадеживать ни себя, ни собеседницу. - И я, конечно, могу попытаться спрятаться на вилле. Это большой дом, наверняка, в нем найдутся укромные уголки. Беда в том, что я их не знаю, и слуги вряд ли пойдут мне навстречу. Первый же встреченный кликнет австрияков.
Он замолчал, сообразив, что рассуждает сам, вместо того, чтобы дать договорить молодой женщине.
- Прости, я болтаю сам, и не слушаю тебя, - смутился Огюстен, непривычный к положению подопечного, о котором готов заботиться кто-то кроме него самого. - Клянусь, когда речь идет о спасении жизни, хороши любые способы. Даже самые на первый взгляд безумные. Говори же. Пока никто не ломится в эту дверь с той стороны, нам нужно что-то решать…

- Каме… Что?!
Глаза молодого француза округлились, он изумленно захлопал ресницами, невольно делаясь глуповато-хорошеньким и всем своим видом подтверждая жизнеспособность плана, предложенного графиней. Но поскольку рядовой Шабо сам себя со стороны видеть не мог, прежде, чем восхититься идеей Ады, он все еще попытался чисто по-мужски возмутиться самой мыслью о том, что кто-то в состоянии будет принять его за девушку.
Если бы подобное предложение высказал кто-нибудь другой, например, злоязыкий папаша Морис, Огюстен не стал бы его слушать и не стал бы даже задумываться о возможности подобного маскарада. Но женщину, с которой он провел ночь, и которая только что перевязала его рану, женщину, рискующую своей репутацией и, быть может, жизнью из-за его присутствия, невозможно было заподозрить в желании его унизить. Да и чертов капрал, который столь некстати вспомнился Шабо, сейчас неизвестно, жив ли. Уж лучше пусть шутит, даже скабрезно, чем валяется, изрешеченный пулями, где-нибудь в пыли под кипарисами. 
- Иди сюда, - покачиваясь, бретонец поднялся на ноги, и, увлекая за собой Аду, доковылял до большого зеркала, в которое они вдвоем уже заглядывали вчера вечером, правда, при иных, куда более приятных обстоятельствах. Теперь же неумолимое в своей правдивости серебрёное стекло отражало юношу и женщину, бледных, полураздетых, измазанных кровью, А главное, на фоне хрупкой красавицы-графини Шабо не усматривал в себе никакого сходства с девицей. Вырядить его в женские тряпки все равно, что напялить седло на корову.
- Твои платья мне не подойдут, это точно, - констатировал он, прямо не споря с синьорой, но привлекая на свою сторону их отражение. - Боюсь, получится камеристка с видом и повадками гренадера.
Огюстен задумчиво поскреб подбородок. Когда-то, еще в 96, когда он был еще мальчишкой и бегал связным между шуанами и высадившимися на Квибероне сторонниками короля, республиканский генерал Гош как следует наподдал последним, и на голову разбитые роялисты спасались, кто во что горазд. Тогда местные крестьяне подобрали двух раненых, а отец велел провести их через прочесывающие побережье патрули синих. Для верности, обоих обрядили в женские платья; тот, что постарше, выдавал себя за «матушку» Шабо, а молоденький - за «сестрицу». Незамысловатая уловка сработала на ура, возможно, именно потому, что переодеваться женщиной любому молодцу кажется процедурой унизительной. Но он ведь сам сказал, что в отчаянном положении хороши любые средства для того, чтобы спастись.
- Но если ты думаешь, что у меня есть шанс, я готов попробовать. Может, австрияки хотя бы от смеха помрут.

Эту женщину Огюстен уже видел. Та самая служанка, а парке. С одной стороны, он предпочел бы не впутывать в происходящее даже служанку. С другой - в своем доме синьоре Тебальди виднее, кому доверять. К тому же эта особа, действительно, выше и крупнее миниатюрной, словно фарфоровая статуэтка, графини. Так что молодой француз адресовал сбитой с толку Франческе красноречивый «раздевающий» взгляд. И это был тот редчайший случай, когда мужчину больше интересовало в женщине ее платье, чем она сама.
Его спасительницы заговорили между собой по-итальянски, журчание чужой речи, в которой Шабо различал лишь интонации, но не смысл сказанного, в очередной раз предупреждало, сколь сомнительной может оказаться идея с переодеванием. Хороша же получится камеристка: итальянка, не понимающая родного языка. Или горничная графини может быть иностранкой?
Когда Ческа, остановленная Адой после почтительного книксена, бурно всплеснув руками, затараторила, Огюстен, предполагая, что речь зашла о появлении в поместье австрийцев, не выдержал. Неизвестность, как известно, худшая из пыток.
- По-французски! - хрипло потребовал он у рассказчицы. - Говори по-французски.
Та метнула на незваного гостя, вздумавшего распоряжаться тут вместо ее госпожи, изумленный взгляд. Но поскольку все происходящее в будуаре синьоры Тебальди (как и все происходящее на вилле и вокруг нее) и так далеко выходило за рамки светских условностей, послушно продолжила свой рассказ уже на языке Шабо. Только на этот раз намного медленнее, тщательно подбирая и выговаривая слова.
- В доме переполох, синьора. Пальба всех подняла на ноги. Господин граф еще не вернулся, мужчины не знают, что им делать, вооружаться или, наоборот, гостей встречать. Мажордомо молится и бранится, женщины попрятались. В парке полно мертвецов, - камеристка с внезапным сочувствием глянула на француза и быстро перекрестилась, коли уж зашел разговор о смерти. - Говорят, всех ваших перебили, месье, - печально добавила Франческа. - Но сама я не видала, врать не стану. Сильвио, наш конюх, такое болтает. И что австрийцы обыскивают убитых, будто ищут чего. На виллу, госпожа графиня, они еще не заходили, Бог миловал…
- Зайдут, - мрачно заключил Огюстен.
Новости, рассказанные служанкой, не могли его обнадежить. Всех перебили и обыскивают трупы. Может, просто грабят, во всех армиях у солдат одинаковые повадки. Или все же ищут что-то определенное? Что такого особо ценного можно выискивать у покойников-пехотинцев? И почему графа - это ведь муж Ады? - нет на вилле? Куда он подевался?
Признаться, о «муже» рядовой Шабо с момента их встречи в парке и до сего мига ни разу не вспомнил. Такова участь рогоносцев. Однако сейчас был готов искренне порадоваться его отсутствию. Занятно бы вышло, если бы его сиятельство внезапно признал в новой камеристке жены того французского парня, что приложил его прикладом.
Тем временем служанка, еще раз оглядев растрепанного Огюстена, внесла свою лепту в грядущий маскарад:
- Я еще накладные букли принесу, синьора, - предложила она. - И шемизетку.

Молодой француз и без того выглядел удрученным. Что такое шемизетка, он не знал вообще, так что на всякий случай предполагал нечто ужасное, а вот о буклях некое представление имел. Накладные локоны, ну и позорище. Может, хорошо, что все его товарищи погибли и не увидят чудесного преображения рядового Шабо в чучело.
- Я буду француженкой, - утешил он графиню, хотя неизвестно еще, кто тут больше нуждается в утешении. - Камеристка-француженка - ваша прихоть, синьора.
Голубые глаза юноши невольно сверкнули. Он и правда был прихотью этой прекрасной женщины, правда, прихотью иного рода. Не удержавшись, Огюстен потянулся к Аде, - жизнь одна, неизвестно, как долго она еще продлится, глупо упускать момент, - но объятие было перервано деликатным покашливанием вернувшейся Франчески. Надо отдать ей должное, служанка оказалась скора на ногу и явилась с ворохом тряпок, повергших Шабо в полнейшую растерянность.
- Не бойтесь, месье, из вас получится прехорошенькая девушка, - пропела она и тут же бросила вопрошающий взгляд на синьору: не слишком ли много вольностей себе позволяет. - Тут два платья, - вдруг одно не подойдет, - корсет, шемизетка, букли…
Дальше Ческа обращалась к графине, предполагая, что юноша все равно не справится с этими предметами женского туалета самостоятельно. Они, конечно же, ему знакомы, - служанка с трудом сдержала улыбку, - и, не исключено, что он ловко избавляет от них своих подружек. Но это не значит, что так же ловко напялит на себя самого.
- Какая удача, синьора, что граф в отлучке, - шепотом добавила она.
- И что же мне со всем этим делать? - буркнул Огюстен, непонимающе повертев в руках корсет.
В этот миг где-то внизу послышался шум, и женщины тревожно переглянулись.
- Пойду взгляну, что там, - все так же шепотом объявила Ческа. - И если это австрийцы, задержу их, насколько смогу.

- Мне открыть? - Преображенный Шабо все же еще не очень хорошо представлял себе обязанности камеристки, но, покуда он медлил, а графиня торопливо переодевалась, стук повторился, сделавшись настойчивым. На этот раз он сопровождался женскими восклицаниями, смысла которых Огюстен, как водится, не понимал, но голос женщины был похож на голос Франчески.
Внутренне холодея, - это был не страх, но какой-то нездоровый азарт, - бретонец повернул дверную ручку, освобождая замок, и нос к носу столкнулся с австрийским офицером. Бравый вояка с лихо закрученными усами наградил «служанку» грозным взглядом и попытался войти в будуар. Шабо, по привычке, одарил австрийца взглядом не менее вызывающим, и преградил ему дорогу прежде, чем сообразил, что девицы, наверное, так себя не ведут.
- Синьор лейтенант был очень настойчив, - пролепетала Ческа за спиной офицера, по-французски, чтобы «камеристка» могла ее понимать. - У него срочное дело к госпоже графине.
- А месье лейтенант не потрудился выяснить, который час? - стараясь, чтобы голос его звучал повыше, осведомился Огюстен, надменно задирая подбородок. - Госпожа графиня неодета. Как вы смеете ломиться в спальню к даме?! Мужлан! Хам!
Взгляд француза невольно задержался на сабле на перевязи австрийского офицера. «Один хороший удар в челюсть, пока враг ничего не подозревает, и сабля моя, а этот наглец - покойник. Черт, и так тоже девицы не поступают»…
- П-простите, - гость явно не ожидал подобного отпора, он отступил на шаг от двери, изумленно разглядывая дерзкую «француженку». - Лейтенант Бергер, третий пехотный полк.
Он неплохо, хоть и с резким немецким акцентом говорил на языке Огюстена. И, кажется, был не слишком удивлен тем фактом, что на пороге будуара итальянской графини его встречают французскими упреками. Благодаря событиям Революции французский язык сделался популярным в Европе, а устрашенные зрелищем гильотины, аристократы, эмигрировав, из-за нужды шли в услужение и охотно обучали французскому и итальянцев, и немцев, и англичан, и русских: всех, кто готов был приютить беглецов.
- У меня поручение от графа Тебальди, и мне, действительно, нужно поскорее переговорить с его женой, - пояснил причину своей настойчивости лейтенант Бергер.
«А вот и граф нашелся», - мелькнуло у Шабо.
- Разве господин граф не в поместье? - он удивленно приподнял брови, через плечо оборачиваясь, чтобы взглянуть, как обстоят дела за китайской ширмой.
- А вы не знаете? Он сейчас в расположении авангарда генерала Отта. И мне поручено доставить к нему госпожу графиню.
- Отсюда? В действующую армию накануне боев с французами? Да вы сума сошли! - вырвалось у Огюстена отнюдь не девичье.
Чертов рогоносец, не прикладом его нужно было бить, а штыком колоть.
Тут из-за ширмы показалась Ада в пеньюаре и ледяным тоном потребовала:
- Огюстина, пригласи господина офицера в комнату.
Лейтенант успел подозрительно прищуриться, но голос графини отвлек его от «служанки», Шабо уступил австрийцу дорогу, и тот почтительно склонился к руке синьоры. Франческа тем временем пребольно ухватила молодого француза за локоть.
- Прислуга… Так себя не ведет… Опустите глаза вниз и будьте учтивы… Огюстина…, - зашептала она.

Зачитанная вслух цитата из графского послания произвела на «Огюстину» куда большее впечатление, чем подмигивания австрийского офицера. Даже Ческа, которая поначалу прикрыла было лицо ладонью, с трудом сдерживая некстати наползающую на губы улыбку, - уж больно комично выглядел рыжий верзила-лейтенант, пожирающий взглядом ее госпожу и одновременно пытающийся заигрывать с ряженным французским солдатиком, - напряженно застыла, на всякий случай вновь предостерегающе вцепившись в локоть Шабо. На этот раз ревнивый и злопамятный супруг в своем намерении не упустить ни единой возможности для того, чтобы задеть графиню, ударил вернее и больнее, чем предполагал.
«…Оказал нашему командованию одну неоценимую услугу», - билось в виске у ошарашенного бретонца, голову которого проклятый граф только что фактически пообещал австрийцам. Так вот, кто «пригласил» на виллу австрийскую пехоту! Огюстен вспомнил провалившийся в сонное оцепенение бивак и бочонок вина - щедрый графский подарок доблестным французам, - и заметно побледнел, чувствуя свою безусловную ответственность за случившееся. Но еще не до конца понимая, в чем именно она заключается: в том, что злопамятный синьор вознамерился поквитаться за один удар прикладом со всеми сослуживцами Шабо сразу. Или в том, что он, Огюстен, некстати связался с теми типами у реки, еще более некстати отправив обоих на тот свет.

Австрийский лейтенант позаботился о том, чтобы французу не пришлось долго томиться в неведении.
- Я уверен, госпожа графиня, что большая часть этих французских скотов, находится сейчас у вас во дворе, - самодовольно пояснил он, чувствуя себя безусловным победителем и хозяином положения. Победа досталась его людям на удивление легко, и лейтенант, не зная о том, какую роль сыграло в этом снотворное, подсыпанное в графское вино, полагал себя полноправным героем дня и с удовольствием пожинал лавры триумфатора в одиночку.  - Я распорядился перетащить туда мертвецов и привести тех, кого нам удалось захватить живыми. Мои люди все еще обыскивают дом и парк, и, надеюсь, мало кому из лягушатников удалось ускользнуть от нашего возмездия. Вы окажете мне любезность взглянуть на эту… хм… коллекцию трофеев, и укажете нам того человека, о котором пишет ваш муж. Он уверял генерала, что вы присутствовали при гибели наших агентов и видели, кто их убил.
- Ходить и разглядывать покойников? Но это… отвратительно, - не сдержавшись, пролепетала Франческа.
- Optime olere occisum hostem, - не согласился с ней Бергер, лихо подкручивая усы. - Труп врага всегда хорошо пахнет. Так, кажется, говорили в Риме. Ваши славные предки знали толк в этих вещах.
- И что же, вы захватили много пленных? - сдавленным голосом осведомился Шабо прежде, чем служанка графини успела его остановить.
Лейтенант бросил на «француженку» плотоядный взгляд и гордо подбоченился. Кто-то мог счесть подобное любопытство горничной странным, но Бергеру оно давало возможность подкатить первое осадное орудие к бастионам приглянувшейся ему девицы.
- Мадемуазель, как я понимаю, не боится мертвецов. В таком случае она может пойти и взглянуть сама. Мне жаль говорить об этом, но соотечественники мадемуазель почти не сопротивлялись. Мы перестреляли их, как куропаток на охоте, ха-ха.
За это «ха-ха» Оюстен тут же мысленно пообещал угостить лейтенанта Бергера добрым футом стали, так, чтобы по самую рукоятку. Но… не сейчас.   
- Я даю вам полчаса на сборы, мадам, - офицер вновь поклонился графине Тебальди, давая понять, что разговор окончен. - Жаль, что приходится так спешить с отбытием, но на войне обстановка меняется слишком быстро и непредсказуемо.
«И все-таки вы нас боитесь», - мысленно заключил француз.
- О боже, - прошептала Франческа, когда дверь за лейтенантом Бергером, наконец, захлопнулась.
- Я должен пойти с тобой. Туда, во двор, - тоже шепотом, но от этого не менее непреклонно потребовал у Ады Огюстен. - Взглянуть, сколько боеспособных людей под ружьем у этого рыжего хвастуна. И увидеть своих, тех, кто еще жив, узнать, как с ними намерены поступить. Ада, прошу тебя!
Что конкретно собирается делать он сам, Шабо пока не знал. Просто чувствовал настоятельную потребность делать хоть что-нибудь. Оставить своих плененных товарищей во власти Бергера, чертового любителя охоты на куропаток и легких трофеев, означало, обречь их на смерть.

Графиня, преисполненная решимости поскорее покончить с отвратительной, но неизбежной в ее положении «услугой», которую она, по распоряжению мужа, вынуждена будет оказать австрийскому командованию, неслась по широким мраморным ступеням вниз, на первый этаж, с таким проворством, что мужчины за ней не успевали. Вернее, не успевал Шабо, чья резвость все же поубавилась после недавнего кровопускания. К тому же он запоздало сообразил, что они с Адой не успели обсудить, что именно ей следует говорить во дворе. Правду, дескать, ни среди убитых, ни среди пленных нет ответственного за гибель австрийских агентов солдата. Или же стоит указать на любого из мертвецов, потому что, как говорят в народе, мертвые сраму неймут. Австрийцы ищут не виноватого, это было бы странно, вернее всего, им нужны бумаги, что были у лазутчиков. Злопамятный синьор Тебальди наболтал своим заступникам в штабе Отта, что французы забрали эти документы себе. Ради того, чтобы их вернуть, они рискуют как минимум взводом пехоты, а может и двумя. Да еще этим рыжим недоумком, что горячо дышит теперь Огюстену в затылок.
Злосчастный пакет, надо сказать, успешно перекочевал из мундира Огюстена под юбки «камеристки». После того, как Бергер проявил к документам столь живой интерес, бретонец не рискнул оставить их в будуаре графини. Правда, он еще не решил, что ему самому делать с этим во всех отношениях опасным достоянием. Как бы ни вышло, что он, рядовой Шабо, сам отвезет бумаги врагам. Когда кто-то, наконец, соизволит заметить, что камеристка синьоры не совсем девица. То есть, совсем не. Хотя пока все складывалось гладко, и даже слишком. Если принять во внимание хищные взгляды австрийского лейтенанта. Но Бергер недоумок, с этим уже все решено. А остальные?
Тут Огюстен снова заволновался о судьбе своих пленных соотечественников. Как рыжий распорядится их жизнями, когда поймет, что вожделенный пакет пропал окончательно? А что, если велит перестрелять там же, во дворе, как не представляющий более для него ценности сброд?
От подобных мыслей бок некстати прихватило болью, Шабо пошатнулся, и австрияк тут же воспользовался оказией поближе познакомиться с «француженкой».
- Ах, мадемуазель не так храбра, как хотела казаться, - промурлыкал он, пытаясь преобнять «Огюситну».
Француз чуть не подпрыгнул от неожиданности.
- Руки убери… те, - прошипел он, не скрывая ярости.
«Недостаточно храбра? Недостаточно?! Ну, это мы еще посмотрим!»
Храбр, или нет, но он сейчас единственная надежда своих товарищей.

Бергер хмыкнул, что-то пробормотал по-немецки, но не разозлился. Удивительно, как многое, оказывается, прощается женщинам! А потом они оказались во дворе, где в окружении ощетинившихся штыками австрийских гренадеров сбились в кучу две дюжины хмурых, окровавленных и безоружных французов. Под стеной виллы, тихонько перешептываясь, толпилась графская челядь. Но шепотки разом стихли при появлении графини.
Шабо был удивлен. Стоило бы сказать «неприятно»: две дюжины - это почти половина взвода, французы явно сражались не слишком отважно. Но бретонец знал истинную причину этого, большую часть их, верно, взяли в плен сонными. Глупо вышло, тот, кто с вечера выпил меньше, проснулся, бросился в бой и погиб. Выжили только те, кто от души приложился к графскому подарку. Воистину, пьянство спасло жизнь многим. Вопрос, надолго ли. С неожиданной радостью Огюстен обнаружил среди выживших папашу Мориса. А вот сержанта Крюжона среди них не оказалось. Жаль. Рядовой привык во всем полагаться на своего командира, а теперь придется полагаться только на себя.
- Так много пленных! - воскликнул он, старательно демонстрируя восхищение. - Лейтенант, я слышала, что чем больше пленных после сражения, тем доблестнее победа?
Огюстен не «слышал» об этом, а знал наверняка. В армии свои критерии успеха.
- Но Бергер, польщенный, согласно кивнул.
- И что вы собираетесь с ними делать? Ваше командование никогда не поверит, что  мои соотечественники могут так сдаваться. Если только не увидит своими глазами!
Ада, верно, подумает, что он, Огюстен, сильно не в себе, если решил таки пококетничать с австрияком на фоне  мертвецов. Но Шабо надеялся, что знает, к чему клонит. Лейтенант падок до славы, а расстрел - дело нехитрое, всегда успеется. Бергер, и правда, призадумался, но в первую очередь его сейчас занимало задание командования.
- Так что же, синьора графиня, - поторопил он Аду, совершенно не принимая во внимание тот факт, что без содрогания рассматривать заботливо выложенных рядком убитых людей может только тот, что видит смерть ежедневно на протяжении многих лет. - Взгляните на этих, потом на тех, - он кивнул на пленных. - Вы кого-нибудь узнаете?

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-01-31 06:38:13)

Едва графиня определилась с опознанием, солдаты, повинуясь знаку своего командира, принялись потрошить одеяние мертвеца.
- Предстоит неблизкий путь? - тем временем переспросил лейтенант Бергер у молодой женщины. Обе они, и служанка и госпожа, ставили австрийца в неудобное положение. Изначально лейтенант не собирался долго церемониться с пленными французами. Лишняя обуза на марше, а Бергеру не терпелось поскорее вернуться к своим, с ним было явно недостаточно людей для того, чтобы чувствовать себя в безопасности на земле когда-то безраздельно принадлежавшей австрийской короне Ломбардии. Но заявить прямо в лицо выжидательно глядящей на него синьоре Тебальди что-то вроде «вода этим оборванцам не нужна, им и жить-то осталось от силы несколько минут» у молодого офицера недоставало наглости. Да и камеристка, как говорится, задела лейтенанта за больное. Ведь и правда, в штабе не поверят в такую легкую победу, вместо благодарности ославят хвастуном.
Пехотинцы, так ничего и не отыскав в вещах убитого, отрицательно замотали головами. И Бергер разозлился. У него оставалась одна, последняя надежда на то, что солдат передал бумаги своему командиру. Ну не бросили же они их в костер, в самом деле?! Хотя от полуграмотных французских «граждан» можно ожидать, чего угодно.
Позабыв о пожелании графини, он грозно двинулся к пленным.
- Кто ваш командир? Где он?
Ответом послужило угрюмое молчание, и на ближайших к офицеру французов тут же обрушился град ударов прикладами. Таким незамысловатым способом австрийцы убеждали пленников быть поразговорчивее.
- Иди в дом, Ада, - сдавленным голосом велел Шабо, хоть камеристкам и не пристало помыкать хозяйками.
- Да вон он, - сплевывая кровь, отозвался вынужденно оказавшийся старшим по званию капрал. Он хмуро мотнул головой, указывая на покойника-Крюжона. - Лупите его, сколько влезет. Раз вам неймется.
- Обыскать, - тут же распорядился австрияк. Но и эти поиски не принесли успеха.
- Неужели вы откажете мадам в просьбе? - некстати подала голос «камеристка».
Лейтенант страдальчески дернул плечом. Если он вернется с пустыми руками, командованию это не понравится. Пускай полюбуется хотя бы на пленных.
- Дайте им воды, -  выплюнул он. - И постройте этих скотов в пристойную колонну. Погоните следом за каретой.
Служанки, испуганно оглядываясь на австрийские штыки, начали подносить пленным кто на что сподобился: кувшины, кружки или просто миски. И Огюстен решил тоже в этом поучаствовать. Девица он, или нет, в конце концов.
Когда барышня в чепце и переднике сунула в руки папаши Мориса плошку с водой, капрал поначалу не узнал своего юного сослуживца, благодарно кивнул и принялся жадно пить.
- Впрок не напьешься, перед смертью не надышишься, - тихо заметил Огюстен, и пожилой француз от изумления едва не выпустил посуду из рук.
- Египтянин?!
- Не ори. Что, отвоевались? А ведь австрияков всего немного больше, в каких-то два раза. Или вы не французы?
- На себя посмотри, Шабо, - процедил капрал. - Хотя так может и получше, чем, как мы.
- По-всякому плохо. Только в дороге по-разному может повернуться. Будьте начеку. Они все равно всех перебьют, они всегда так делают. Но лучше в бою погибнуть, чем как скотина на скотобойне.
Тут рядом оказался назойливый Бергер, пришлось ретироваться в дом, к подъезду которого уже подавали карету. Лейтенант, преисполненный учтивости, подал руку графине, а камеристку, осмелев, подсаживая, шлепнул по заду. А потом, окончательно нарушив последние правила приличия, взобрался в экипаж следом за дамами.
- С вашего позволения, я поеду с вами, синьоры, - объявил он, наслаждаясь теснотой, в которой колени женщин, сидящих напротив, вынужденно соприкасались с его коленями.

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-02-01 05:22:24)

Пересаживаясь, Шабо сдвинул в сторону плотную занавеску на окне кареты. Рядом с дверцей никто не следовал, солдаты и пленные тащились следом по жаре: первые стоически исполняли приказ, у вторых просто не было иного выбора.
Заполучив в свое распоряжение «камеристку», Бергер тут же по-хозяйски опустил руку на колено Огюстины. 
- Я всегда мечтал познакомиться с настоящей фрацуженкой, - горячо зашептал он, пытаясь сквозь чепец и накладные букли подобраться поближе к уху бретонца. Лейтенант уже понял, что на внимание прекрасной, как мраморная статуя, и такой же неприступной графини Тебальди, рассчитывать не стоит, но вот ее служанка, явно, девица с огоньком в крови.
- Сейчас познакомимся, - меланхолично согласился Огюстен, продолжая разглядывать пейзаж за окном. Мысленно он решал важную стратегическую задачу: как развернуть карету. Это не так-то просто, задним ходом лошади не бегают, поворотного круга на дороге нет, нужна будет развилка или хотя бы не слишком мягкая земля, иначе колеса увязнут.
- О чем вы думаете, мадемуазель? - Бергер не в состоянии был разобрать подтекста полученного странного ответа, он, бравый вояка, прямолинейный и напористый, как многие из его нации, просто пер напролом, уверенный в том, что подобный скорый штурм по нраву многим дочерям Евы.
- О том, как бы мне вас убить…
Шабо, говоривший совершенно серьезно, тут же резко ударил локтем снизу вверх под подбородок австрияка, и глаза Бергера закатились. Так что для верности француз треснул его несколько раз затылком об стенку кареты, уже бесчувственного.
- Вам что-нибудь угодно, синьора графиня? - громко окликнул своих пассажиров кучер с козел, приняв стук на свой счет.
- Все нормально, не останавливайся, - высунув голову в окно, распорядился Огюстен, и, плюхнувшись обратно на сидение, торопливо сорвал с головы и чепец, и набитые под него локоны.
- Не могу так больше, довольно!
И, заглянув в широко распахнутые глаза молодой женщины, неловко оправдался:
- Извини, этот мерзавец давно напрашивался.
Им овладело какое-то лихорадочно возбуждение, юноша принялся стягивать через голову платье, что было не так-то просто в тесной карете, где неподвижной грудой все еще возвышался Бергер, полностью занимающий одно их сидений. Потом уже по пояс голый, освобожденный от осточертевшего дамского тряпья, Шабо попытался добраться до сабли австрийца, но не удержался а ногах…
- Ада…
Сама судьба, а вернее изъяны дороги, на которых потряхивало экипаж, бросили их в объятья друг другу.
Может быть, это не любовь. И даже наверняка, не любовь. Но от каждого, даже случайного, прикосновения к этой женщине у Огюстена шла кругом голова, а он и без того не отличался особым здравомыслием.
- Ада, - повторил он хрипло, обнимая колени графини Тебальди. - Я не отпущу тебя к твоему мужу.
Как будто у него было право что-то решать в ее судьбе.

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-02-03 04:58:18)

Чувственность подобна калейдоскопу. Где из одних и тех же по сути, старых, как мир, слов, прикосновений и движений раз за разом складывается новая, яркая и неповторимая картина. Вчера ночью рядовой Шабо думал, что он будет жить вечно. Сегодня он больше не был в этом уверен. Тем слаще казались минуты близости с желанной женщиной. Все прочее, - тесная и тряская карета, полумертвый Бергер, саднящая боль под повязкой, глотающий дорожную пыль взвод австрийской пехоты, - не имело никакого значения сейчас. Сравнивать какие-то глупые мелочные неудобства, волнения и опасности с тем, что происходило между ним и графиней, было просто кощунством. И если вчера Огюстен говорил: «Ты скоро забудешь обо мне» и принимал это, как данность, сейчас он готов был бросить вызов и быстротечности счастья, и неписаным правилам случайных связей. И сделать так, чтобы Ада его помнила. Чтобы там ни было и как бы ни сложилось, но помнила.
А потом все закончилось, но с бретонцем осталось стойкое ощущение того, что он только что стал старше, взрослее. Быть может потому, что война и смерть были его спутницами с детства, он давно привык к ним, а страсть испытывал впервые. А тот, кто не познал истинной страсти, еще не до конца мужчина, даже если дожил до седины.
Вот и сейчас из движений Огюстена исчезла недавняя лихорадочная суетливость. Натянув штаны, он ловко и аккуратно проделал то, с чем раньше никак не мог справиться: избавил лейтенанта Бергера от оружия и мундира. Что ж, приятно поносить лейтенантские эполеты, жаль, что это на время и все регалии вражеские.
Повернувшись к Аде, он бережно поправил на ее плече платье, им же и приведенное в совершенный беспорядок, и нежно поцеловал молодую женщину в висок.
- Ничего не бойся, но держись крепче, будет трясти. Об этом не беспокойся, - Огюстен кивнул на по-прежнему неподвижного австрияка. - Мой бедный поклонник очухается еще нескоро.
Потом Шабо открыл дверцу кареты и быстро перебрался на козлы, потеснив ошарашенного кучера сильным толчком в бок. Тот поначалу растерялся при виде взобравшегося к нему австрийского офицера, а потом было уже поздно и возражать, и сопротивляться. Бедолага кубарем скатился в пыль, к счастью, просто на дорогу, а не прямиком под колеса. А Огюстен, завладев вожжами, от души хлестнул лошадей. Недурная упряжка. Впрочем, оно и понятно, графская.
Карета, быстро разгоняясь, понеслась вперед, оставляя позади опешивших австрийцев, от которых, помимо всего прочего, стремительно удаляющийся экипаж увозил их старшего офицера.
Развернув карету на ближайшем пастбище, - хорошо, что первым подвернулось именно оно, а не виноградник или рисовое поле, - бретонец остановил лошадей, спрыгнул с козел и снова распахнул дверцу, на этот раз для графини.
- Выходи, - он протянул синьоре Тебальди руку. - Мне нужно вернуться, а тебе лучше подождать меня тут.

- Я… Ну, хорошо, - смирился с ее желанием Шабо, хоть и предполагал, что Ада не до конца отдает себе отчет в том, куда и зачем они возвращаются. Однако, разве не была она рядом с ним все это время, несмотря на угрожающую им обоим опасность? Слишком поздно обращаться с графиней, как с беспомощной, нуждающейся в одной лишь защите и опеке женщине. Может, австрийцы не сразу решатся палить по карете, и даже если решатся, то в первую очередь будут метить в лошадей?
- Только тогда держись еще крепче, чем раньше.
Бретонец с торопливой нежностью поцеловал Аде руку и захлопнул дверцу. Ему пришлось снова гнать лошадей, на этот раз навстречу сбившейся на дороге колонне австрийской пехоты. Оставшиеся без лейтенанта и без внятных приказов, унтер-офицеры совещались, что им делать: продолжать следовать в расположение своего авангарда, дожидаться возвращения Бергера либо совершать какие-то иные, предполагаемые непонятной ситуацией маневры.
- Гляди-ка, возвращается, - папаша Морис тихонько толкнул плечом плетущегося рядом соотечественника.  Пленных, чтобы не слишком растягивались по дороге, построили в колонну по два. Конвоиры казались достаточно бдительными и угрожающе поблескивали штыками, отбивая у французов охоту геройствовать. Но сейчас они больше таращились на несущийся к ним экипаж, чем следили за безоружными людьми.
- Офицер ихний правит что ли? Что-то не похоже, что он собирается останавливаться…
То же самое поняли и австрийцы, захлопали разрозненные выстрелы, заорал сержант, требуя немедленно прекратить стрельбу, а потом и французам, и их противникам ничего не оставалось, как броситься в стороны, уступая дорогу карете. И тут же все смешалось, короткого замешательства хватило для того, чтобы сослуживцы Огюстена попытались вернуть себе свободу. А поскольку терять им было нечего, и каждый из французов прекрасно это понимал, схватка завязалась отчаянная.
Снова остановив карету, рядовой Шабо отвязал от облучка лошадь Бергера и запрыгнул а седло. Он очень спешил ввязаться в драку, но к моменту его триумфального возвращения бой был почти закончен. Более того, папаша Морис сгоряча едва не угостил «вражеского офицера» штыком.
- Эй, полегче, это я! - возмущенно отпрянул юноша.
- За тобой, египтянин, не уследишь, - громогласно расхохотался капрал. - То ты барышня, то австрийский лейтенант. А тот рыжий верзила куда подевался? Это ведь он тебя искал среди мертвецов, так? - Явил он внезапную проницательность. - А вовсе не Крюжона.
- Меня. Вот он меня и нашел, - беспечно кивнул Огюстен. - Там он, в карете. Отсыпается. Что делать будем?
Разоруженные австрийские пехотинцы сбились в кучу посреди молодого виноградника, окруженные теми, кто совсем недавно был у них в плену.
- Не знаю. Уж больно внезапно все.
- Ты ж капрал, ты теперь старший над нами, -  напомнил Шабо.
- А ты лейтенант, - хохотнул папаша Морис.
Огюстен не стал спорить. Все равно нужно что-то решать, а не препираться, кто именно это сделает. Свобода прекрасна где угодно, но только не в армии
- Хорошо, раз я лейтенант, возвращаемся в Соммо, пленных забираем с собой. Они из авангарда Отта, думаю, нашим будет интересно узнать, где сейчас австрийцы.
Французы тут же принялись выгонять своих недавних обидчиков обратно на дорогу. Шабо поехал к карете, совершенно уверенный в том, что, следуя обратно тем же путем, он вернет Аду на виллу. И тут, поскольку конному видно немного дальше, чем пешему, внимание его привлекли клубы пыли на горизонте.
- Та-ак, кажется, у нас опять будет компания, - процедил он. - Хватит веселиться, все в ружье!
Некоторое время и французы, и их пленники с напряженным вниманием наблюдали за приближающимся отрядом, первые ждали команды к бою, вторые надеялись на скорое вызволение. А потом кто-то, разглядев мундиры, осторожно выдохнул:
- Свои!
И вскоре всех их окружила привлеченная выстрелами французская кавалерия. К огромной радости сослуживцев Огюстена и бесконечному огорчению австрийцев, разом лишившихся всякой надежды на спасение.
- Что здесь произошло? - поинтересовался моложавый мужчина лет сорока в форме дивизионного генерала. Он с интересом рассматривал пленных, небольшой отряд изрядно потрепанных, но явно победоносных французов, и их странного командира, совсем еще мальчишку, в мундире австрийского лейтенанта, надетом прямо на голое тело, так, что под белой курткой с эполетами мелькала пропитавшаяся кровью повязка. - Вы тут старший офицер, гражданин? В каком чине?
- Я не офицер, - открестился от чужих регалий бретонец. - За старшего был сержант Крюжон, но он погиб еще утром.
Огюстен начал, насколько мог, кратко, излагать историю злоключений своего взвода.
- Подробнее вам все объяснит этот человек, - Шабо выволок из кареты все еще бесчувственного Бергера. - И, возможно, эти документы, - он с удовольствием избавился от пакета, принадлежащего лазутчику, передав и бумаги, и ответственность за них генералу. Главным сокровищем графского экипажа, безусловно, оставалась синьора Тебальди. И, признаться, делиться этим сокровищем с кем бы то ни было у рядового не было ни малейшего желания. Но и выбора у них тоже не было.
- Выходи, - Огюстен который уже раз за сегодняшний день подал Аде руку, и все же прикосновение ее пальцев к его ладони отозвалось где-то под кожей юноши блаженным трепетом. - Теперь мы в безопасности.
- Мадам! - яркая красота знойной итальянки действовала на всех мужчин сногсшибательно, и генерал не сделался исключением. Он почтительно снял с головы двухуголку с большой трехцветной кокардой и плюмажем. И, не сводя с синьоры восхищенного взгляда, сообщил: - От лица французского командования приношу свои глубочайшие извинения за все доставленные военными действиями неудобства. Уверяю вас, мы, французы, не питаем к жителям прекрасной Ломбардии никакой вражды. Наш враг - Австрия. Да и ваш, если разобраться, тоже.
Враг между тем тяжело завозился на земле, лейтенант Бергер понемногу приходил в себя.

Отредактировано Огюстен Шабо (2017-02-07 08:30:19)